Но разве может наскучивший муж, как бы ни был он хорош, сравниться с любовным романом? Саре было всего двадцать шесть, и никто не мог осудить ее за то, что она была сейчас на вершине счастья, которому суждено было длиться, возможно, лишь короткие часы. Она грезила о серых глазах, неотрывно смотрящих в ее глаза, о красивом лице Филиппа и его глубоком, волнующем голосе, не искаженном смехом и цветистыми комплиментами, когда он говорил с ней наедине. Она знала, что любовь, которая так неожиданно охватила ее, также пришла и к нему.
Сара не думала о том, чем это кончится, и не беспокоилась об этом. Но дети у нее теперь отошли на задний план, они больше не были частью ее жизни. Даже маленький Джеймс как бы отдалился от нее за последние несколько дней и стал чьим-то чужим ребенком в совершенно другом мире, как, впрочем, и Темперли принадлежало теперь человеку, который больше не был ее мужем. Какая-то другая женщина возвращалась домой, сажала маленького Джеймса к себе на колени, разговаривала и вела себя как молодая леди Темперли. А настоящая Сара, реальная и живая, гуляла в это время с Филиппом и слушала его голос…
Облако закрыло солнце, и мир вокруг них потерял свой блеск. Граф, заметив, что мысли его собеседницы блуждают где-то далеко, поднялся, слегка посетовав на то, что бревно сырое и, кажется, собирается дождь.
— Да, — согласилась Сара. — Вам не следует здесь долго сидеть. — Она тоже встала вместе с ним и протянула ему руку. — Спасибо, монсеньор, за вашу доброту.
С тяжелым сердцем он поцеловал протянутую руку, повернулся и пошел прочь, но в этот вечер холодно общался с лейтенантом и не стал играть с ним обычную партию в шахматы. Граф сказал, что устал, и ушел рано спать, а когда лежал в кровати без сна, слушая размеренное тиканье часов, вдруг понял, что рад тому, что через два дня Филипп вернется в замок и Темперли снова будет вне его досягаемости.
Уродливый дом в Дав-Тай стал еще более уродливым в день бала, устроенного в честь Софи. Сотни горящих свечей выставили на всеобщее обозрение грубую мебель и безвкусное убранство комнат. Со стен угрюмо смотрели изображенные на портретах мужчины с ястребиными носами и багровым цветом лица, как у сквайра Форсетта, и женщины с блеклыми глазами и поникшими плечами, как у Софи.
Но Софи в ту ночь была необыкновенно хороша: она сама выбрала себе платье, и друзья сошлись на том, что прежде ни одно платье ей так не шло. Шелковые складки цвета морской волны прекрасно сочетались с зеленью ее глаз, и она была счастлива, что каждый, кто общался с ней, получал от нее капельку радости, и гости не уставали повторять друг другу, какая она замечательная девушка. В бальном зале почти не было людей, которые завидовали бы Софи из-за того, что в этот день она вступала во владение большим наследством.