— Вот это совсем
другое! Многообещающее название. Прямо как в бульварном романе! — одобрила
Виктория.
— Давай! —
подбадривающе погладила руку Стаса Лена.
И тот — эта баллада
всегда давалась ему с немалым трудом, обычно горло то и дело перехватывало во
время ее чтения — начал:
Жил-был
малыш по имени — раб Божий.
Не
шевелясь, не открывая век,
Еще на
человека не похожий,
Но
чувствуя уже, как человек.
Он слышал
всё, что рядом говорится
О
горестях и о своей судьбе,
И так
хотел скорей пошевелиться,
Чтобы
напомнить маме о себе!
А мама
шла куда-то торопливо.
И он,
всецело доверяясь ей,
Всё
торопил ее нетерпеливо:
Скорее,
мамочка, пожалуйста, скорей!
Он ждал с
надеждой, что прогулка эта
Ему
откроет то, как мир хорош.
Но вместо
долгожданного рассвета
Увидел
страшный медицинский нож…
Застигнутый,
как пойманная птица,
Он
закричал бы, если бы умел…
И первый
раз сумел пошевелиться —
Все то,
что в этой жизни он успел…
И он
летел: ведь смерти нет на свете!
И утешало
бедного одно:
Что с
мамой на одном для всех Рассвете
Он
встретится однажды все равно!
Она его с
виной непоправимой
Тогда
прижмёт с раскаяньем к себе…
И тут уж
он расскажет ей, родимой,
О
горестях и о своей судьбе…
Стас с Леной ожидали,
что Виктория сейчас зарыдает или, в крайнем случае, бросится вон из комнаты.
Чтобы, по своей
гордыни, сделать это так, чтобы никто не видел.
Но она словно ни в
чем не бывало, правда, слегка озадаченно, дослушала до конца и с удовольствием
принялась есть торт, запивая его успевшим остыть чаем.
Изредка бросая в
сторону Лены косые взгляды.
Ваня тоже с
недоумением посмотрел на Стаса: зачем такое стихотворение? Тем более при
беременной, то есть очень ранимой женщине. Мало ли что ли у тебя других — о
храме и вере?
Стас только лишь
головой покачал.
Ну Ваня ладно…