Где-то вдалеке
послышался топот копыт небольшого отряда всадников. Человек десять-пятнадцать,
не больше.
Половцы?
Но Славко даже край
заячьего треуха поднимать не стал, чтобы прислушаться: откуда сейчас им тут
взяться? Время набегов прошло. Половцы давно в своих кочевых домах-вежах. Сидят
в теплых шатрах, подсчитывают доходы от продажи русских пленных, примеривают
чужие сапоги и шубы, да ждут новой зимы, чтобы на откормленных за лето быстрых
конях, новым набегом обжечь Русь.
Скорее всего,
несколько дружинников едут выполнять поручение своего князя. Да только
почему-то не очень торопятся…
Славко свернул к
берегу, нашел колышек, от которого змеилась веревка и, отдирая ее ото льда,
направился к проруби.
Половцы… Жестокий,
дикий народ! Совсем только недавно перестали сырое мясо есть. Ничего святого
для них нет. Понаставили в Степи каменных баб и молятся им. Всё бы им резать,
губить, жечь… Дед Завид, говорил, правда, что есть среди них и свои –
христиане. Но таких Славко не видел ни разу. Встречал злых и не очень, умных,
как княжеский тиун, и глупых, которых проще простого провести вокруг пальца,
бешеных и равнодушных, но таких, чтоб с крестом на груди и которые молились бы
истинному Богу…
Правда, он и сам уж
забыл, когда последний раз по-настоящему молился Христу. Нет, не вместе со
всеми, каждый день, повторяя вслед за дедом Завидом слова знакомых молитв. А -
сам, горячо, веря, что Бог слышит и обязательно поможет ему! После того, как
Бог не спас отца, которого, прямо на его глазах, зарубил хан Белдуз, и не
вернул из половецкого плена мать, кажется, ни разу… Его сердце, словно
закаменело от всего, что пришлось пережить ему за свои тринадцать лет. Он
перестал ждать хоть какой-нибудь помощи от Бога и надеялся теперь только на
самого себя. И это была его тайна, о которой в другой раз он боялся бы думать
даже один, здесь, посреди ночи.
Однако, сегодня,
вспомнив о ней, Славко вдруг с последней надеждой посмотрел на небо. И перед
тем, как потянуть на себя вершу, непослушными на морозе губами, прошептал такую
молитву, за которую, любивший порядок во всем церковном, дед Завид наверняка
наградил бы его подзатыльником:
- Господи, не для
себя прошу - людям ведь есть нечего… Помоги!
А дальше случилось
то, что может произойти разве что в самом счастливом сне.
Он поднимал вершу, но
та, чем больше уходило из нее воды, почему-то не легчала, а наоборот,
становилась тяжелей. Уж кто-кто, а Славко понимал, что это могло значить!