– А если не будет заморозков?
– Нельзя полагаться на случай, – сказал Морли, и к этому моменту я был уже страшно зол на него за все штучки, которые он изобретал, чтобы не так, так эдак забыть, запутать, помешать, задержать, заставить ходить кругами наше сравнительно просто задуманное путешествие.
– Ну и что теперь делать? Что нам теперь, возвращаться?
– Единственный выход – вернуться мне одному, слить воду и последовать за вами по тропе, а ночью в лагере встретимся.
– А я разожгу большой костер, – сказал Джефи, – увидишь свет, покричишь, и мы тебя направим.
– Очень просто.
– Но смотри поторопись, чтобы к ночи поспеть в лагерь.
– Успею, я сразу пойду.
Тут мне стало жаль злополучного бедолагу Генри, и я сказал: – Да ладно, ты что, не пойдешь с нами сегодня? Хрен с ним, с радиатором, пошли!
– Слишком дорого обойдется, если эта штука замерзнет, нет, Смит, я лучше вернусь. У меня масса занятных мыслей о том же, о чем вы, наверное, будете сегодня беседовать, нет, черт, пойду-ка я поскорей. Смотрите не рычите там на пчел, а встретите теннисную партию, где все без рубашек, не стройте глазки, не то солнце как даст девчонке пенделя – и прямо к вам, ножки кошки крошки фрукты-апельсины, – с этими словами, без особых прощальных церемоний, лишь слегка махнув рукой, он пустился в обратный путь, продолжая бормотать себе под нос. «Ну, пока, Генри, давай скорей!» – крикнули мы вслед, а он ничего не ответил, ушел и все.
– Знаешь, – сказал я, – по-моему, ему все равно. Он гуляет, обо всем забывает и вполне доволен.
– И похлопывает себя по пузу, и смотрит на вещи как они есть, как у Чжуан-цзы, – и мы с Джефи расхохотались, глядя, как Генри, одинок и безумен, удаляется по той самой тропе, которую мы только что преодолели.
– Ну ладно, пошли, – сказал Джефи. – Когда я устану с большим рюкзаком, махнемся.
– Я готов сейчас. Слушай, давай его сюда, правда, хочется понести что-нибудь тяжеленькое. Ты не представляешь, как мне здорово! Давай! – И, поменявшись рюкзаками, мы двинулись в путь.
Оба мы чувствовали себя прекрасно и болтали о чем попало, у литературе, о горах, о девочках, о Принцессе, о поэтах, о Японии, о наших прошлых приключениях, и тут я понял, как мне повезло, что Морли забыл слить воду, ведь иначе за весь этот блаженный день Джефи не удалось бы вставить ни словечка, а теперь я имел возможность послушать его. Своим поведением в походе он напоминал Майка, друга моего детства, который тоже обожал предводительствовать, сосредоточенно и сурово, как Бак Джонс, устремив взор к далеким горизонтам, как Нэтти Бампо, предупреждая меня о хлещущих ветках, или: «Здесь слишком глубоко, спустимся ниже по ручью, там перейдем вброд», или: «Здесь в низине, должно быть, грязь, лучше обойдем», – страшно серьезный и ужасно довольный. Так и видно было все детство Джефи в восточно-орегонских лесах. Он шел, как говорил, сзади я видел, что носки у него направлены чуть-чуть внутрь, как и у меня; однако, когда начался подъем, он развернул ступни носками врозь, как Чаплин, чтобы легче было взбираться. Через густой кустарник с редкими ивами мы пересекли заболоченную речную низину, вышли на другой берег, слегка промочив ноги, и пустились вверх по тропе, которая была очень ясно размечена и недавно расчищена специальными отрядами, но, если попадался выкатившийся на тропу булыжник, Джефи старательно откатывал его, приговаривая: «Я сам работал в таких отрядах, не могу я, Смит, когда тропа в таком беспорядке». Чем выше мы взбирались, тем лучше открывался вид на озеро, и вот уже сквозь ясную синеву увидели мы глубокие провалы, как темные колодцы, откуда били питающие озеро родники, – и увидели, как ходит легкими косяками рыба.