Дни катились за днями, я ходил в чем попало, не причесывался, брился редко, общался только с собаками да с кошками, снова жил счастливой жизнью детства. А тем временем написал письмо и получил на будущее лето должность пожарного наблюдателя Службы леса США на пике Заброшенности в Верхних Каскадах, штат Вашингтон. Так что я решил в марте отправиться к Джефи, поближе к месту летней работы.
По воскресеньям семья пыталась вытащить меня на автомобильную прогулку, я же предпочитал оставаться дома один, и они сердились, недоумевая: «Что же с ним происходит?», я слышал, как они спорили на кухне о никчемности и бесплодности моего «буддизма», потом садились в машину и уезжали, а я шел на кухню и пел: «Столы пусты, все уехали кататься» на мотив Фрэнка Синатры «You're Learning the Blues». Я был совершенно безумен и счастлив.
Воскресный день я проводил в лесу, с собаками, сидел, положив руки на колени, ладонями вверх, принимая полные горсти кипящего солнца. «Нирвана – движение лапы,» – говорил я, когда выходил из медитации, открывал глаза и первое, что видел, была движущаяся в траве лапа спящего Боба. Потом я возвращался домой по своей четкой, чистой, хорошо утоптанной тропе и ждал ночи, чтобы вновь увидать прячущихся в лунном воздухе бесчисленных Будд.
В конце концов мой покой был нарушен дурацкой ссорой с зятем; он стал возмущаться, зачем я отвязываю Боба и беру его с собой в лес. «Слишком много денег я вложил в эту собаку, чтоб ты ее теперь от цепи отучал».
Я спросил: «А тебе бы понравилось целыми днями сидеть на цепи и выть, как собака?»
– Мне это все равно, – ответил он, и сестра поддакнула: «И мне тоже».
Я так разозлился, что ушел в лес, а дело было в воскресенье, и решил сидеть там без еды до ночи, ночью вернуться, собрать вещи и уехать. Через насколько часов мать звала меня с заднего крыльца ужинать, я не пошел; наконец прибежал малыш Лу, умоляя меня вернуться.
В ручейке у меня водились лягушки, которые квакали в самые странные моменты, будто нарочно прерывая мои медитации, так, однажды лягушка трижды проквакала в полдень и потом весь день молчала, словно толкуя мне Три состояния Будды. На этот раз лягушка квакнула один раз. Я почувствовал, что это сигнал, означающий Совершенное Сострадание Будды, и пошел домой, решив пересмотреть все сначала, даже свою жалость к собаке. Какой грустный, бестолковый сон. Ночью, вернувшись в лес и перебирая четки-амулет, я произносил странные молитвы: «Мое самолюбие задето, это пустота; я занимаюсь Дхармой, это пустота; я горжусь своей добротой к животным, это пустота; мое представление о цепи – это пустота; сострадание Ананды – даже это пустота». Возможно, будь тут какой-нибудь старый дзенский мастер, он бы пошел и пнул сидящего на цепи пса, чтобы всех постигло внезапное пробуждение. Моя боль была вызвана попытками избавиться от представлений о людях и собаках, о самом себе. Глубоко внутри я страдал от печальной необходимости отрицать существующее. В любом случае, деревенское воскресенье омрачено нежной маленькой драмой: «Раймонд не хочет, чтобы собака сидела на цепи». Но ночью под деревом внезапная мысль поразила меня: «Все пусто, но все бодрствует! Все вещи пусты во времени, в пространстве и в духе». Я все понял и на следующий день, чрезвычайно обрадованный, решил, что пришло время объяснить все моим домашним. Они страшно смеялись. «Да послушайте же! Нет! Смотрите! Все просто, сейчас я объясню как можно проще и яснее. Все вещи пусты, так?»