— В Букуреште?!
— Да-да! И потом он собирался перемахнуть на аэроплане через Днестр к красным голопузикам…
— Ай-яй-яй-й, что творится на белом свете, какой ужас!
— Заковали-то его прочно!..
Илья размеренно шагал по ухабистой мостовой, преодолевая боль в ногах, подняв голову и с откровенной ненавистью в упор глядя на толпившихся, словно перед клеткой в зверинце, мошенников от торговли и казнокрадов, прихлебателей власть имущих и бездельников с пресыщенными мордами. Взгляд Томова заставил многих из этой разношерстной публики умерить пыл, стушеваться и проводить земляка-арестанта опасливым взором.
Глубокое облегчение почувствовал Илья, миновав кварталы, заполненные чуждыми ему людьми с низменными нравами. Многих он видел насквозь, понимал их стремления и намерения, цели; он изменился с тех пор, как покинул этот город. Томов был уже другой человек, с иными запросами, иным мышлением, психологией, иным видением жизни и даже характером. Он возмужал не только внешне. Илья Томов прозрел. Нет, он не доставил удовольствия тем землякам, что столпились у «Венеции», лицезреть себя приниженным, покорным, сломленным, таким, каким они хотели бы его видеть. Напротив, всем своим видом Томов бросал им вызов и осуждение.
И хотя в какое-то мгновение он с облегчением глубоко вздохнул, когда миновал эту людную улицу, он тут же пожалел, что среди тех, кто устроил ему столь выразительно враждебную встречу, не оказалось ни его бывшего хозяина, ни Изабеллы… Она бы наверняка схватилась за голову и, быть может, даже упала в обморок, а господин Гаснер при виде кандалов на ногах «паршивца», «голодранца», «босяка» и сопровождающих его конвойных жандармов пришел бы в восторг…
Сейчас Илья почему-то был уверен, что нашел бы способ публично осмеять сентиментальность Изабеллы, осадить и обескуражить самоуверенного мануфактурщика. Илье очень хотелось, чтобы все было именно так, и так именно он представлял себе эту несостоявшуюся встречу…
Конвой приближался к кирпичному зданию полиции; вдали виднелась белокаменная веранда шинка и часть выступавшей из-за угла покосившейся завалинки с деревянными столбами вместо колонн, подпиравшими ветхий домик. В нем мать и дед Ильи снимали две комнатушки с крохотной кухней. Неотрывно смотрел Илья на этот домик, но, к великому его огорчению, конвойный свернул к железным воротам полиции, услужливо открытым привратником, а из домика так никто и не вышел.
Пока комиссар местного отделения сигуранцы Рафтоппуло неторопливо распечатывал большой желтый пакет с оттисками королевской короны на сургуче и оформлял «обратный талон», подтверждавший поступление арестанта, жандарм во дворе снимал с Томова кандалы, пропажа которых грозила конвоирам, согласно жандармскому уставу, продлением службы не менее чем на год.