— Ну и бог с ним…
Рузичлер обиделся:
— Нет, нет, нет! Ты должен исполнить мою просьбу! Я хочу посмотреть, как будет выглядеть Гаснер, когда ты появишься! Прошу, Илюшка! Ведь от такого удовольствия я проживу по меньшей мере на десять лет больше положенного, честное слово!
— А может, и верно, надобно уважить? — сказал дед. — Только сперва приодеться бы… Маруся! Дай-ка Илюхе что там есть из одежонки… Рубаху чистую!
Суетясь и радуясь, как ребенок, Рузичлер ушел, чтобы инсценировать «неожиданную» встречу с Ильей в «Венеции». А Илья умылся, надел белую рубашку с открытым воротом и неуклюже сидевший на нем, но пропаренный и отутюженный до блеска черный пиджак деда, получил от матери несколько медяков и отправился вслед за типографом.
Появление в кофейне Томова было тотчас же замечено. С разных сторон послышались приглушенные возгласы, и обычно неутихавший здесь галдеж стал быстро замирать.
Будто не замечая этой перемены, Илья прошел к стойке, напротив которой за столиком сидел Гаснер с цирюльником, поздоровался с бай-Авраамом — хозяином кофейни — и заказал стакан зельтерской с сиропом.
— Что с вами, господин Гаснер? — ехидно спросил цирюльник. — Опустите руки! Или вы хотите уже сдаваться?! Не торопитесь, успеете!.. Пока ведь он один только здесь, и еще неизвестно, когда заявятся его дружки из-за Днестра…
Но мануфактурщик вопреки обыкновению пропустил мимо ушей язвительное замечание цирюльника. Его голова была до отказа забита тревожно-недоуменными вопросами, на которые он не мог найти сколько-нибудь вразумительных и успокоительных ответов: «Что же это делается? Как могли выпустить такого босяка?! Такого бандита! Сам ведь Статеску говорил, что его заковали в кандалы и теперь ему не видать белого света! И к чему я плачу столь большие налоги, если власти не хотят уберечь меня и других порядочных людей от таких бунтарей?! А взятки какие я каждый раз им даю! Они называют это «подарки»… Ничего себе «подарки»… А этот босяк смотрит на меня так, что лучше бы ему ослепнуть! Еще может и по уху влепить… От него всего можно ждать, даже в кофейне! Тогда все эти паршивцы вообще не дадут мне покоя: «смазал», «отбрил»…
Не один Гаснер недоумевал по поводу столь неожиданного прекращения дела, начатого столичной сигуранцей против ею же арестованного политического преступника. Комиссар Рафтоппуло и сыщик Статеску читали и перечитывали «постановление», строили всякие догадки, но так и не нашли ответа на волновавший их вопрос. Одно было ясно — постановление поступило от генеральной дирекции сигуранцы. Стало быть, они обязаны точно выполнить изложенные в нем предписания. И тем не менее они связывались по телефону с Бухарестом, перепроверяли. Все оставалось в силе… Ни Рафтоппуло, ни Статеску, ни тем более Гаснер не могли, конечно, и подозревать, что именно старший инспектор бухарестского департамента «по борьбе с коммунистическими элементами» Солокану, решив покончить с собой, на прощание «хлопнул дверью». И поступил на этот раз уже не согласно долгу службы, а как подсказывало пробуждавшееся в нем сознание…