Не догадывался об этом и Томов. Однако то, что он узнал из обрывка газеты, в сопоставлении со странным поведением Солокану во время посещения им Томова в камере тюрьмы Вэкэрешть склоняло его к мысли, что своим появлением в Болграде и освобождением из-под ареста он обязан покойному инспектору Солокану.
Гаснер все еще стоял в нелепой позе у своего столика и не мог решить, что ему следует делать, как вести себя, когда к Томову, радостно улыбаясь, подошел Рузичлер и, притворяясь, будто видит его впервые, обменялся с ним крепким рукопожатием. Типограф всячески старался на виду у всех присутствующих, и особенно Гаснера, подчеркнуть свое уважение к Илье. Он взял его под руку и, сопровождаемый изумленными взглядами, вышел с ним из кофейни.
На улице Рузичлер спросил Илью:
— Ты видел в углу сыночка господина Попа?
— Видел.
— «Прекрасный Жоржик»! — усмехнулся типограф. — Вместе с папочкой наконец-то им удалось отправить мамочку в могилу, и теперь они на всю катушку спускают нажитое еще ее отцом!..
— У Жоржика умерла мать?
— Да.
— Вот как?! Давно?
— Нет, недавно. С ее смертью тоже какое-то темное дело, но не об этом я хочу тебе сказать… С Жоржиком сидел красавчик, видел?.. Высокий! Говорят, это его приятель из Бухареста… Такой же, видать, хлюст, как сам Жоржик…
Илья промолчал. Он узнал Лулу Митреску.
— Что-то повадился сюда этот красавчик, — продолжал скороговоркой типограф. — Приятели!.. Правда, в последнее время Жоржик притих. Как бы не перед бурей… Не таковский сыночек у господина Попа, чтобы ни с того ни с сего притихнуть…
Томов запомнил Лулу Митреску еще с тех пор, когда тот приходил в пансион мадам Филотти клянчить оставленные под залог вещи… Потом, когда Илью отправляли в тюрьму Вэкэрешть, видел его в дежурке сигуранцы… Лулу что-то сосредоточенно писал там… Теперь появление его в Болграде и дружба с Жоржиком Попа заставили Илью задуматься.
— Так что теперь скажешь? — спросил Рузичлер. — Надо было тебе прийти сюда?
— Видимо, надо… Но хочу сказать вам, господин Рузичлер, что хотя я и на свободе, однако остаюсь под надзором полиции и обязан дважды в неделю приходить к ним отмечаться.
— Ну и что? — спокойно парировал типограф. — К чему ты мне это рассказываешь?
— Ну, мало ли что… Может быть, вам не следует так вот откровенно…
— А я их не боюсь! — поняв, что имеет в виду Илья, прервал Рузичлер. — И вообще, что они могут мне сделать? Соли насыпать? Типографию закрыть? Пусть сыплют и пусть закрывают… Тружусь, как каторжник, от них никогда ничего не получаю. Я расписываюсь, а деньги они кладут себе в карман! Словом, плевал я на них! Лучше скажи, ты заметил, что творилось с Гаснером, когда ты смотрел на него? Ведь одно это зрелище, Илюшка, стоит миллиона! И вся эта шваль — коммерсанты и спекулянты, бездельники и железногвардейцы во главе с Попа, — увидев тебя, словно подавились! Каркали, каркали, пророчили тебе кто острог, кто каторгу, даже виселицу, и вдруг… Уверен, всем им придется срочно сменить подштанники! Особенно Гаснеру!