Как это ни странно, но в этом большую роль сыграла так понравившаяся ему вначале семейная традиция знаменитого чемпиона стрельбы. Ему казалось, что девушка уже не раз, потихоньку от отца, расширяла границы этой традиции. Может быть и сам старик знал об этом и только в силу привычки говорил, в предупреждение предприимчивым молодым людям, о меткости своего глаза и верности руки.
Но парижский серый и сырой декабрь навел на него тоску и невольно вернул мысли к первой зимней встрече. С удивившей его самого нежностью, уже давно притупленной фронтом, он вспомнил маленький северный городок и домик, похожий на елочную игрушку, крытую снежной ватой.
Эта первая встреча была для него несравненно дороже, чем вторая, несмотря на яркие губы Франчески, умевшие так чудесно целовать. Образ девушки в его представлении как бы раскололся на два: до и после. Яркое и определенное «после» тускнело перед неопределенным и мутным «до».
Растроганный и расстроенный долго бродил он по вечернему Парижу и, наконец, совершенно усталый, зашел в маленький ресторан на бульваре Клиши. Ему, не хотелось ни есть, ни пить, но все же он заказал какой-то ужин и бутылку вина.
Оркестр играл что-то знакомое и он никак не мог припомнить, где и когда слышал эту песенку, странно сочетавшую в себе неожиданное, веселое буйство синкопических взрывов с грустной мелодической основой. Налив в стакан вина, он сделал глоток и задумался. Кто-то коснулся, его плеча. Веселый голос сказал:
— Добрый вечер! Вот неожиданная встреча!
Подняв глаза, он увидел перед собой летчика, того четвертого, чье присутствие на вечере у синьора Челлини заставило его сердце сжиматься от ревности. Но это было тогда… Теперь же он обрадовался неожиданной встрече. Никакие женщины их больше не разделяли, а сближало все, вплоть до ленточки военного ордена в петлице у обоих.
Когда иссяк обмен запасом фронтовых впечатлений, неизбежный при подобных встречах, оба припомнили северный городок и, конечно, ее… Франческу. И тут он сразу вспомнил забытый мотив. Ну, ясно, это была та самая песенка, которую он так чудесно воспринял во сне, а потом услышал в полутемном тире.
«Я принцесса из тира
У меня картонное сердце».
Удивительно, как он мог забыть ее?
А летчик, дружелюбно сверкая ослепительно-белыми зубами и щуря острые, серые как у птицы, глаза, спросил:
— А как ваш роман с очаровательной Франческой? Я ведь тогда уехал. Но, надо сказать, мне не повезло. Но правде говоря, я вам завидовал…
— Ну, какая же тут может быть зависть…
Внезапно старые сомнения вспыхнули в нем. И заглушая тоску, навеянную воспоминаниями, он с деланным цинизмом, на зло; этой тоске и внезапной нежности к Франческе, добавил: