Он медленно плыл над кружевными башнями кафедраля и над кубом Алькасара, соединяя эти немыслимо разные вещи в одно — песочно-желтое, наземное, твердое, — а сам он был из мира мягкого и невесомого, из эфемерного мира эллиптических метаморфоз. Он как бы беззлобно посмеивался над всем, что ниже неба. Вся Испания — знойная, пахучая, пронзительная — на мгновение сделалась провинциальной, грязноватой, смешной. Филипп ощутил неприязнь к шару.
— Тебе нравится? — спросил он у Аны.
— Он красив, — сказала она. — Но он какой-то ненастоящий, и… и… и он где угодно, а это — только здесь.
— А мне нравится, — упрямо сказала Саша.
9
Пробудитесь, пьяницы, и плачьте и рыдайте, все пьющие вино, о виноградном соке, ибо он отнят от уст ваших!
Ибо пришел на землю Мою народ сильный и бесчисленный; зубы у него — зубы львиные, и челюсти у него — как у львицы.
Иоиль, I, 5-6
Она пала на лице свое и поклонилась до земли и сказала ему: чем снискала я в глазах твоих милость, что ты принимаешь меня, хотя я и чужеземка?
Руфь, II, 11
— Они опаздывают, — сказал Вальд, посмотрев на часы. — Специально? Психологический фон?
— Не комплексуй. Это же обед, кроме всего прочего. Подождем минут десять, а потом сделаем заказ.
— Нет, это позиция.
— Позиция?..
Слово почему-то вызвало у Филиппа озорные ассоциации, и он сам неожиданно для себя расхохотался.
— Ты что? — удивился Вальд.
— Да так. Похоже, у меня роман.
— С этой?.. С домработницей?
— Ну. Странный роман. Нестандартный.
Вальд помолчал.
— Вижу, тебе хочется рассказать. А мне — послушать.
— Наверно…
— А посмотреть чуть дальше — и тебе не хочется рассказывать, и мне не хочется слушать…
— Ты прав. Мы состарились.
— Нет. Состаримся — опять захочется. Просто — не настолько молоды. Взвешиваем все, как обернется… Аптекари. Тоскливо становится, когда подумаю, что вся оставшаяся жизнь так и будет сплошным взвешиванием.
— Ну, — усмехнулся Филипп, — сегодня утром я как-то обошелся без этого.
Сказал — и сразу же пожалел, что сказал. Прозвучало интригующе, а было враньем по сути. Украдкой, стремительно бросился в душ; всяко раздумывал про Зайку в ожидании водочки — стал бы он так себя вести семнадцати лет от роду? Небось валялся бы неподвижно, блаженно улыбаясь, глядя в никуда, до отказа наполненный небывалыми ощущениями и занятый единственно скольжением сквозь все новые проекции этих ощущений. А теперь? Взвешивание. Все то же взвешивание… Вальд прав — мы не молоды. И все-таки Дева хороша… Найти бы пару фраз, чтобы закруглить эту небольшую неловкость… да вот беда — и сказать-то нечего…