— Что-нибудь еще? — спросила Дафна; шропширский акцент служанки внезапно стал ему еще неприятнее, чем всегда.
— Можете идти, — ответил он, — но дайте мне знать, если услышите еще что-нибудь.
Служанка неуклюже присела и торопливо вышла, побрякивая монетами в кармане.
В комнате все еще немного ощущался запах рвотной массы.
Кларисса держала у носа кувшин с терпентином и глубоко дышала. Что ж, она сама виновата.
Около часа назад ей пришлось отпустить Айрис — последствия предыдущей ночи оказались для девушки плачевными, она не могла бороться с ними.
— Бедная девочка, — сказала Кларисса, на этот раз вслух, сама себе не веря, что она так назвала Айрис. Мисс Беннетт с ее склонностью к интригам и скандальным приключениям, достойным скорее распутниц вдвое старше ее, не была ни бедной, ни девочкой.
Кларисса взяла кисть и тронула краску на палитре. Может быть, она слишком строга к Айрис?
Она нанесла мазок и отошла, чтобы оценить результат. Ей очень нравились сережки Айрис с алмазами и рубинами — совсем как ребенку. Хотя алчность, признавала она, неприемлема во всех своих проявлениях — во всяком случае, согласно Всевышнему.
Кларисса подняла глаза к потолку и вздохнула.
— Можно ли винить меня? — спросила она, оглядывая свою блузу и скучно-коричневого цвета мужской костюм. Маленький парижский портной замечательно доработал, но Кларисса устала от однообразия цвета и линий. Она мечтала о платье из набивного муслина и об атласных туфельках. А к ним еще нужна шляпка, украшенная перьями, — любимый стиль ее матери. Хоть что-нибудь — самую малость, лишь бы напоминало ей о том, кто она на самом деле.
Кларисса снова подошла к портрету и опустила кисть в терпентин. Она ощущала, что становится иной, не такой как раньше. Ей пришлось видеть, как за ночь изменилась ее мать, когда отец предал их. А теперь пришла пора стать другой.
И все из-за Джеймса. «Монахи» ужасали Клариссу, при мысли о том, что мать находится в заточении — другого слова она не могла подобрать, — ужас пробирал до костей. Но именно второе появление Джеймса в ее жизни перевернуло в ней все. Негодование в первый момент его появления перешло в неловкость их союза. Вожделение и долгая безответная привязанность к нему обернулись болью и смятением. При всей своей эмоциональности Кларисса знала, что долго ей такого накала чувств не выдержать, ничего хорошего из этого не выйдет.
Когда она смотрела на холст, то уже четко знала, где провести линию, положить тень, какой использовать тон, какой будет текстура, — видела, каким будет законченный портрет. Кларисса понимала, что ей предстоит подобным же образом поработать над собой. Заглянуть в день, когда они с матерью снова будут вместе, и решить, какой она сама должна стать, чтобы он наступил.