В половине восьмого вспыхнул свет над парадным входом. Ярко осветился подъезд. Раньше всех пришел Зорский и отправился проверять оркестр.
— Рындин, встречать гостей! — приказал Кудряшов.
Несколько офицеров в парадных тужурках, в крахмальных воротничках уже стояли под портретом Нахимова на главной площадке.
Тяжелая дверь внизу то и дело раскрывалась. Некоторые девочки входили робко, предъявляли билеты и в недоумении останавливались, глядя на пушки, якоря и пузатые мины. К ним тотчас же подходил кто-нибудь из воспитанников или офицеров, здоровался, называл свою фамилию и приглашал в гардеробную снять пальто. Другие девочки вбегали веселой и оживленной стайкой, отдавали билеты, с любопытством оглядывали все вокруг и спрашивали, показывая на якоря, мины и пушки:
— А это что? А это?
Сняв пальто, они поднимались по широкому трапу и останавливались перед ярко освещенным портретом. Тут они уже не спрашивали, кто это. Даже девочки знали, что это Нахимов.
Пришла и Нина из Дворца пионеров, я ее познакомил с товарищами.
Фрол спустился в подъезд:
— Она не получила письма, не придет…
— Обязательно придет, — успокоил я друга.
— Правду говоришь?
— А зачем мне врать?
— Дай честное нахимовское.
Тяжелая дверь отворилась, вошла Стэлла и протянула билет.
— Я опоздала? Я торопилась. Но мама решила завить мне волосы.
Она скинула шапочку и черные локоны, сменившие на этот раз всегдашние косы, рассыпались по ее плечам. Стэлла крепко сжала в своем маленьком кулачке пальцы Фрола, затянутые в перчатку.
— А где же Антонина и Хэльми? Не пришли еще?.. Не-ет, разве можно опаздывать? Фрол, какой ты важный в мундире! Не-ет, и белые перчатки!.. Музыка гремит! — воскликнула она весело. — Идемте танцевать! — и она быстро побежала вверх по парадному трапу.
— Вы можете идти, Рындин, — предложил Кудряшов. — Мы теперь сами справимся.
Тут в вестибюль вошла Антонина. Я помог ей раздеться и проводил в зал.
— Как дедушка? — спросил я ее.
— О, он совсем веселый! Даже ходит со мной гулять на Куру. Он говорит, что теперь научился видеть ушами, и рассказывает, как плещется в реке рыба.
Хотя танцевальная наука мне давалась нелегко, я не ударил лицом в грязь, а Антонина едва касалась моего плеча рукой, и я заметил, что на этот раз ее тоненькие пальчики не были выпачканы в чернилах. Повсюду горели огни и ослепительно сияли буквы «Н» на погонах мундиров и золотые погоны адмирала и офицеров, сидевших у стен в креслах.
— Как хорошо! — говорила Антонина, раскрасневшись от танцев.
— Мне тоже. Ты хочешь мороженого?
— Да, хочу…
Я прошел через зал к стойке и, стараясь не уронить и не разбить блюдечко, принес мороженое Антонине; скосив глаза, я увидел, что Олег угощает мороженым Хэльми, и она тараторит без умолку, а мороженое в это время тает у нее на тарелке, и Олег стесняется ей сказать, что надо скорее есть мороженое и поменьше болтать, а то оно все растает.