Командир корабля покидает корабль последним. Морская крепость — тот же корабль. Комиссар Кулиннч оставался в пустом, разрушенном равелине и отбивался до последнего патрона…
— Какое надо сердце иметь! — сказал Фрол. — Флотское…
— Большевистское, Фрол…
— Ну, я про то и говорю!
Переправившись на катере в город, мы встретили на пристани чернобородого моряка в белом кителе.
— Поприкашвили! — шепнул мне Фрол.
Это был знаменитый подводник, отец Илюши. Навряд ли он узнал нас: прошло четыре года с тех пор, как мы, нахимовцы, побывали в гостях на его легендарной «щуке». Но он остановил нас, стал расспрашивать об училище и о сыне и вспомнил о нашем «подводном крещении».
— Я еду на днях в Зестафони, — сообщил он на прощанье. — Там встречусь с Илюшей. А вы на катерах проводите отпуск? У Рындина? Ну, желаю успехов.
Фрол повел меня на ту улицу, где он жил до войны; теперь на месте разбитого бомбами жилища родителей Фрола стоял новый дом. Возвращаясь в Южную бухту, мы встретили Юру.
— Юрка! Давно приехал?
— А я вас ищу! Ходил на «Дельфин». Где вас носит, друзья? Идемте к отцу!
Капитан первого ранга Девяткин, узнав, что я рисую, показал мне свою коллекцию морских картин — среди них были две или три хорошие копии с Айвазовского.
Мы вышли на веранду; отсюда хорошо была видна бухта.
— Какая красота! — сказал Фрол, глядя на корабли. — Даже жаль, что придется с осени засесть в классы!
— Зима пройдет, поедем на практику…
— А там — третий курс и четвертый. А потом — выпуск и флот!
— Да, Фролушка, флот!
— Как бы нам, Кит, и на флоте не расставаться?
— Постараемся.
— Будем, как отец с Русьевым, служить в одном соединении!
Мы до позднего вечера просидели с Девяткиными; не хотелось от них уходить. Мы пели «Варяга», читали стихи…
Когда возвращались на корабль, было темно; перемещались огоньки в бухте, с Матросского бульвара слышалась музыка. Мы спустились по трапу к причалам, перепрыгивая через протянутые повсюду тросы. Тихо плескалась вода, и с того берега бухты доносился никогда не стихающий гул морского завода.
Наконец, мы увидели ярко освещенный «Дельфин», взошли по трапу на палубу, доложили о прибытии и спустились в свою каюту.
* * *
Под руководством Фокия Павловича я старался выполнять всю черную работу, и Фокий Павлович удовлетворенно покрякивал: он терпеть не мог белоручек.
На первом небольшом выходе боцман стал приучать меня к штурвалу. Какое огромное удовлетворение сознавать, что умная, стремительная морская птица, высоко задравшая нос на ходу и оставляющая за собой пенящийся бурун, послушно повинуется малейшему твоему движению!