— У старшины?
— У него! Иду по проспекту Руставели, а Протасов — навстречу, да не один, а с женой. Узнал, понимаешь, к себе потащил! Целый вечер мы всех вас вспоминали. А когда я собрался уже уходить, Протасов достает из комода коробку тбилисских «Темпов». «Передайте, говорит, Фролу Живцову. Теперь ему, поди, курить разрешают. Напомните, говорит, как я у него отобрал эти «Темпы». Ну, и обозлился Живцов тогда на меня!»
Илюша вытащил из кармана коробку и протянул Фролу.
— Держи, дорогой.
— Чудеса! — удивился Фрол. — Кит, а ведь нам с тобой здорово влетело тогда. К адмиралу водили… Ты помнишь?
— Ну, еще бы не помнить!
— Ай, да Протасов! До сих пор сохранил…
Борис, захлебываясь, делился впечатлениями о Таллине, где был у отца, и о своих новых победах.
— С чудесной девушкой познакомился! Она в беге на пятьсот метров первой пришла. Потом, гляжу, ходит под парусами, ну, как заправский матрос! Исключительная девушка, будущий врач, фотографию свою подарила…
— Боренька! Опять выпросил?
— Клянусь чем угодно, сама подарила!
— Ох, победитель! А ну, покажи свою жертву…
— Пожалуйста. Вот читайте: «Борису от Хэльми».
— От Хэльми? А ну-ка, давай сюда! — выхватил Фрол фотографию. — Кит! Да ведь это же наша болтушка!
— Откуда ты ее знаешь? — уставился на Фрола Борис.
— Чудак человек, помнишь, я рассказывал, как Никита девочку спас из Куры? Это он Хэльми спасал. И она тебе не сказала, что знает Никиту?
— Да у нас как-то разговора такого не было. Мы о высоких материях говорили. А какая девушка, братцы!
Игнат вздохнул.
— Ох, Борис, Борис!.. Не сносить тебе головы! Нахватаешься со своими победами двоек да троек!
Игнат — тот даром времени не терял. Он все лето работал над историей Севастополя и питал надежды, что когда он закончит свой труд, — это будет не раньше, чем через три-четыре года, конечно, — ему его удастся издать. Ну, что ж? Когда-нибудь, прочтя в «Морском сборнике» его исторический очерк, я вспомню, что учился с офицером-историком на одном курсе…
Мы устроились в новых, отведенных нам кубриках. Радостно встретились мы с Вершининым, с Глуховым, — они поведут нас дальше, до самого выпуска. Лишились мы только Мыльникова, окончившего училище, — и большого сожаления не почувствовали.
* * *
— Ты ведешь дневник? — спросил меня Фрол, застав за заветной тетрадкой. — А я думал, ты бросил.
— Нет, что ты, Фрол. Я всю жизнь буду вести дневник.
Фрол взвесил тетрадь на руке:
— Ого!
— Здесь за весь первый курс.
— Можно мне почитать?
— Почитать-то я дам, да боюсь, ты обидишься. Я ведь все по правде пишу.
— Ну и что?