«Целый большущий день» пролетал в один миг. Мы успевали побывать в театре, в музее и на Невском, в кондитерской «Норд». Отец смешил всех, когда после кофе с пирожным заявлял, что голоден и хочет сосисок и предлагал мне составить компанию. Вечером к нам приходили его товарищи моряки. Они смеялись, спорили, пили чай, снова спорили, вспоминали походы, недавнюю войну с белофиннами. Засыпая, я слышал их оживленные голоса.
А на другой день отец будил меня на рассвете.
— Кит, проснись! — тормошил он меня. — Едем! Пора!
Я вспоминал, что идти в школу не надо: каникулы. А на каникулах он меня брал с собою в Кронштадт.
Мама, уже одетая, собиравшая в коричневый чемоданчик необходимые отцу вещи, озабоченно спрашивала:
— А Никиток не простудится?
— Вот еще! — возражал отец. — Морякам сие не позволено!
Кукушка высовывала в окошечко черного домика клюв и куковала шесть раз.
— Не скучай, Нинок, Кит послезавтра вернется, — говорил отец.
— А ты?
— Я, думаю, через недельку, — обещал отец не очень уверенно.
Мама повязывала мне шарф и подавала отцу чемоданчик.
Мы наперегонки спускались по лестнице, выходили на пустынный Кировский. В темном морозном воздухе медленно кружились снежинки. Где-то звонил трамвай и светились два огонька — синий и красный. Через весь город мы ехали на Балтийский вокзал.
Электричка уже стояла возле узкой платформы, запорошенной мелким снежком.
В этот ранний час в вагоне было полно моряков: они возвращались из воскресного отпуска.
— А, Рындины! — здоровались они с нами.
Поезд трогался. Лишь проезжали Стрельну, начинало светать. За окнами мелькали дачи и деревца, на которых висели, как елочные игрушки, сосульки. После Петергофа моряки поднимались с мест: они боялись опоздать к ледоколу. И когда электричка останавливалась у ораниенбаумской платформы, мы все пускались наперегонки через железнодорожные пути к пристани, у которой уже гудел черный с красной трубой ледокол; он кричал: «Торопитесь!» Едва мы успевали вскочить на палубу, матросы убирали сходни. Отец советовал: «Пойди-ка ты, Кит, в каюту, смотри, отморозишь уши». Но мне не хотелось уходить вниз, в тепло, где стучат машины. Наверху было куда интереснее. Ледяной ветер обжигал нос и лоб. Ледокол полз по узкой черной дорожке, а рядом, по толстому льду, спешили крытые брезентом машины. Вдали виднелись корабельные мачты. Из тумана выплывали собор с золотым куполом и острый шпиль штаба флота.
От пристани шли через город и парк. Город был большой, с прямыми, широкими улицами и старинными домами. На памятнике Петру, словно белый плащ, лежала толстая корка снега.