— А знакомо тебе имя: Бланка Гарсия де Сальгадо?
Карлос задумался. Отрицательно качнул головой.
Лаптев подумал: «Да, судя по всему, он больше не знает...»
В дверях появился дежурный:
— Капитан, пришел компаньеро Варрон.
— Пусть войдет.
— Салуд, камарадос! — Редактор, прихрамывая, приблизился к Обрагону, похлопал его по плечу: — Рад тебя видеть, старик! Все худеешь! — Вежливо поклонился незнакомцу у дальнего окна, повернулся к Наварре: — Привет, Карлос! Рад тебя видеть! А ты все такой же! — Протянул ему руку.
Карлос вскочил.
— Что это о тебе так давно не было слышно? — продолжал Варрон. — Работаешь в провинции?
Наварра отступил на шаг:
— Не дотрагивайся до меня! Запачкаешься...
Наступило неловкое молчание. Редактор перевел взгляд с Карлоса на Обрагона:
— Не может быть...
Капитан нажал кнопку звонка. Вошел боец.
— Уведите арестованного.
Карлос направился к дверям. Маскировочная куртка висела на его плечах. Кисти рук почти касались колен. На пороге он остановился. Сипло проговорил: — Прощай, Феликс... Прощай, Педро... — Развел руками — и вышел.
Варрон посмотрел на капитана:
— Неужели?..
— Да, еще один... И не только дезертир и предатель. Высадился на днях во главе банды гусанос в Эскамбрае. Имел диверсионные задания в Гаване.
Редактор сел. Стал раскачиваться в кресле из стороны в сторону:
— А я ничего и не знал... Только подумать: лейтенант Карлос Наварра... Обрадовался, старый осел: «Рад тебя видеть!..»
— Хватит о нем. А вот мы, стыд и позор, так давно не виделись! — перевел разговор Обрагон.
— Проклятая работа. Отбирает все до последней минуты, до последней извилины! — Редактор постучал себя по лбу.
— Да, с каждым днем она становится все ответственней и сложней, — сказал капитан. — Там моей задачей было не допустить, чтобы в наши отряды проникли агенты Батисты. А теперь мы охраняем безопасность государства.
— И наш голос, голос Кубы, слышен теперь на весь мир: «Говорит радио «Патриа»!.. — отозвался Варрон. — Все сложней с каждым днем... — Он встал, зашагал, хромая, по комнате. Опять мельком взглянул на Лаптева, но так и не узнал, остановился напротив Обрагона, хмуро и прямо посмотрел ему в глаза: — И я все чаще ловлю себя на мысли: не пора ли сойти с дистанции? Не путаемся ли мы у молодых под ногами и не мешаем ли им бежать вперед?
— Нет, Педро... Мы не можем сойти. Наш груз потерь и лет — невосполнимый для них опыт. Без него им пришлось бы начинать с самого начала и терять драгоценное время на старте. Мы не имеем права сойти.
Варрон плюхнулся в кресло. Они замолчали.
Андрей Петрович внимательно — как еще недавно на Хуанито — смотрел на журналиста. Стало досадно, что Варрон не узнал его: неужели так изменился?.. «Да, стариков это всегда обижает, потому что изменения однозначны». Но и он сам скорей поверил, чем признал бывшего своего бойца. Тот был шустрый, худой, с буйной шевелюрой. Этот — грузен, лыс, хром. Нездоровое, одутловатое лицо, да еще обрамленное редкой длинной бородой. И даже ростом вроде бы стал ниже. Только глаза сохранили что-то прежнее... Да, он. Старый разведчик, Лаптев всегда прежде всего обращал внимание на глаза. Внешность можно изменить как угодно. Трудней всего изменить выражение глаз. Не цвет их — это тоже теперь не так уж сложно. А именно — выражение. Четверть века...