И Лаптев вдруг почувствовал: судьба этого острова стала частицей его судьбы. Может ли такое произойти за двое суток? Но почему — за двое? Разве дело лишь в том, что Куба прекрасна? Нет, главное — в ином. Она — как бы преемница дел всей его жизни, дел, борьбы, поражений и побед людей его поколения. И разве не его ученики Феликс, Педро, Варрон, Росарио и Лена?
Пусть только сейчас, здесь, понял он, что ушла любовь. Любовь, которая согревала его душу четверть века, до седых волос, — юношески пылкая, не позволявшая ему разменивать себя на мелочи. Далеко не каждому выпадает испытать такое... И он должен быть благодарен судьбе за это.
И еще он благодарен судьбе, что довелось ему на исходе жизни снова испытать пьянящий пафос революционной бури. Как несправедливо: чувствует себя молодым, будто все самое главное впереди, а за плечами уже шесть десятков лет...
Неторопливый ток ночи — без суеты, без резких шумов, с успокоенным свечением редких огней — настраивал на раздумье. Андрей Петрович подумал: а ведь больше н и к о г д а не доведется ему побывать здесь. У слова н и к о г д а был горьковатый привкус. Сколько раз прежде, покидая страны, города, он знал, что больше никогда не вернется. Но чувство, которое овладело им теперь, было несоизмеримо по силе со всем, испытанным ранее: это никогда связано с грузом его седых лет. Ну что ж... Он благодарен судьбе и за то, что дожил до этих вершин. И вдруг, со слепящей остротой вспышки, он подумал: «А что если бы не поверил пикадору тогда, под Толедо, и отправил бы его в сегуридад?.. И если бы не поверил в псковском городке, в кабинете у Хаджи, когда вновь увидел Росарио и тот был облачен в мундир вражеского офицера?..»
Последняя ночь догорала. Над кромкой океана поднимался рассвет — и уже вспыхнули розовые свечи небоскребов по холмам Гаваны.
Лаптев посмотрел на часы: пожалуй, Феликс снова заступил на свой пост. Надо заглянуть к нему, узнать, как там с этой операцией «Маэстро», и проститься. На митинге он к капитану не пробьется. А после митинга их «Хосе Ибаррури» снимается с якоря.
Капитан Обрагон сидел за столом. Могло показаться, что он не вставал вот уже вторые сутки. Лицо Феликса приобрело землистый оттенок, а правый, с разлившимся кровоподтеком глаз стал еще красней.
Зазвонил телефон. Капитан узнал голос команданте. Слушал молча, сомкнув губы. Резко сказал в трубку:
— Да, понимаю. Не надо, команданте. Я не люблю валериановых капель... Да, понимаю. Мой принцип тоже такой: доверяй, но проверяй. Жду.
Он повесил трубку, нажал кнопку звонка. Приказал вошедшему дежурному: