— Бери свой ужин и иди с ним в сортир, — любезно предлагает ему старший.
— А пока Дед поет, я тебе заткну глотку твоим бифштексом!
Редко кто решается продолжать этот разговор. Иногда завязывается драка. Все равно из-за чего. Они никому ничего не прощают. Зацепил ли кто-нибудь их во время танцев или нечаянно толкнул их даму — скандал. Но какой! Все летит. Столы, блюда, посуда. Потерпевший, весь в крови, уже лежит на полу. Никто и ничто не может удержать их.
Я жду, пока все кончится и они снова сядут за стол.
Если скандал затеял Младший, я строго говорю:
— За это ты на неделю останешься без сладкого.
Если виноват Старший, я говорю ему:
— Выйди сейчас же из-за стола и стань в угол!
Он покорно встает и идет в гардероб, где и становится в угол лицом к стене.
Но сердце не камень. Через две минуты я его прощаю.
— Шалопаи! Бездельники! — сержусь я. А что им делать здесь, в Шанхае? Здесь нет ни высших техникумов, ни университетов, ни школ специального назначения. В конце концов они не виноваты в том, что их родители покинули родину в свое время и они родились на чужой земле.
Это тоже надо учитывать. Они ненавидят англичан и американцев, и, если кто-нибудь при них дурно отзовется о Советском Союзе, они бьют его без предупреждения, совершенно не считаясь ни с тем, кого они бьют, ни с количеством врагов.
Меня это восхищает.
— Босяки! — ворчу я. — Скандалисты!
Но они прекрасно знают, что в душе я ими горжусь. Чудные парни!
У каждого, конечно, свои странности. У меня их четыре. Я ненавижу:
— сидеть в кино,
— слушать радио,
— ждать поезда,
— и давать интервью.
От этих вещей меня размаривает сон. И особенно последнее.
Но, увы, интервью неизбежны. В особенности перед концертом.
Мой интервьюер оказался простым и симпатичным человеком. Он позвонил мне по телефону и сказал:
— Послушайте! Мне надо от вас интервью брать. А у меня тут, того… свояченица замуж выходит! Да вы еще, говорят, живете где-то у черта на куличках! Знаете что? Будьте «спорт»: напишите сами. А?..
Я подумал, как Розанов в «Уединенном»:
«Принимая во внимание, что он любит мои стихи и что у него свояченица — девственница…»
Напишу сам.
Я взял карандаш и бумагу, сел перед зеркалом, чтобы лучше видеть своего собеседника, и решил начать прямо с главного.
— Александр Николаевич, — сказал я, — что вас больше всего волнует? На сцене, конечно.
Вопрос был задан очень умно и тонко. Я сразу попался на эту удочку.
— Как вам сказать?.. На сцене, — сказал я, — мне всегда было страшно! Я думал: вот сейчас кто-то вскочит, кто-то крикнет: «Господа! Да ведь это же ложь! Это обман! Этого не бывает! О чем он поет? Любовь? Какая любовь? Сказки! К черту! Долой его!..»