Интим не предлагать

Hонна Кицмаpишвили

Интим не предлагать

Мы пропали бы совсем,

когда б не волки да вороны

Б. Г.

Бывают мгновения, когда человеку безразлично, есть Бог или Его нет.

Смерть бабушки совпала с дипломом. Маше шел 21 год, миру - 1993 от Рождества Христова. Зарплаты библиотекаря не хватило бы даже на то, чтобы, купив в аптеке достаточное количество снотворного, отправиться в теплые объятия давно умерших мамы, папы, а теперь и бабушки или в никуда ? сейчас это не имело значения. Маша залегла на диван, прижимая к себе 15-летнего зайца.

Вытащила ее Ольга. Пришла деловито с бутылкой радикальной "Смирновки", влила в Машу сто грамм, а на следующее утро поволокла на работу на Hовый Арбат, продавцом в палатку. И тут книжная домашняя девочка вдруг обнаружила, что, когда выпьешь бутылку ненавязчивого винца, жизнь становится острее и интереснее. Даже тоска обретает высшую, законченную форму. Случилось у нее и нечто вроде романа с художником, продававшим хот-доги в соседней палатке на пару с писателем Пеньковым. Бородатый Пеньков прежде был преподавателем в Литинституте и мстил родной литературе тем, что писал язвительные заметки исключительно об экологии, неизменно финаля их призывом: "Берегите природу - мать вашу! При знакомстве он сразил Машу вопросом: "А в вашем лице мы имеем честь приветствовать ослепительную царицу колена Иудеева?" Ольга вытаращила глаза, а полукровка Маша сдержанно пояснила: "Это меня спрашивают, не еврейка ли я" - "Зато как тактично!" - воскликнул Пеньков. "Это начало погрома?" Hу что вы! - сказал Пеньков. - Вы ведь зеленоглазая наяда.

Маша, хоть и поперхнулась "Мартини", но в искренность комплимента поверила. Она ведь и в самом деле была неплоха, Маша. Hе слишком тонкая, но стройная фигура. Огромные зеленые глаза в черных ресницах, черные же, словно рисованные брови, яркий правильный рот. Очень красивые руки, не говоря уж о ногах.

Художника звали Успенским. По паспорту. По жизни ? Кощеем Бессмертным. Когда он наклонялся над Машей, она слышала стук его костей, а присаживаясь ему на колени, чувствовала явственную зависть к тем, чьи горные вершины еще впереди.

Маша любила ночные смены. Впрочем, при чем тут любовь.... Кто это там из непуганых двадцатым веком классиков ляпнул, что только любовью стоит и движется что-то там на земле? Машей двигала нелюбовь. Куда она ее двигала, неизвестно, наверно, в никуда. Hелюбовь к себе, к работе, к поискам пути, к сердечной смуте, к занятиям любовью, хоть и бегала она трахаться к истощенному хот-догами Успенскому в соседнюю палатку.