Я не верила своим глазам! Потрясающие работы углем, сангиной, цветными карандашами и пастелью. Ими мог бы гордиться взрослый художник. Немного наивные, может быть, в духе Утрилло, но удивительно зрелые и при том, при всем какие-то нежные, женские, что ли… Но совсем не детские!
— Тебе нравится, мамочка? Да? Правда? Ты молчишь, потому что нравятся. — Она многозначительно покивала. — Я знаю, все взрослые молчат, не верят. Хочешь, я при тебе нарисую? Хочешь? — Она проворно вытащила из стола чистую шероховатую бумагу, раскрыла коробки — пастель и сангина. — Что тебе нарисовать, мамочка?
— Что хочешь, Мелани. Только давай потом. Мы же собирались ужинать. Ты забыла?
— Ой, мамочка! — Она всплеснула руками. — У нас ведь есть еще ананас! Знаешь, мамочка, папа очень любит ананас. Мы ему обязательно должны оставить. А тетя Элис любит торт. Она, знаешь, такая сладкоежка! Так жалко, что она далеко живет! Была бы нашей соседкой, можно было бы ее позвать или отнести ей кусочек. А можно, я отнесу кусочек мадам Экревен из соседней квартиры? Ты не обидишься? Она старенькая и хорошая. У нее кошка. Знаешь, такая серая, пушистая. Пусси. Это по-английски. Она раньше у нас спала, когда у папы ночное дежурство. Теперь я не боюсь спать одна. Я большая! Знаешь, мне скоро десять! Нет, мамочка, конечно, не кошка, а мадам Экревен. Кошке к нам нельзя! У нас с папочкой рыбки…
Скромный аквариум с десятком гуппи и вуалехвостов стоял на окне в комнате хозяина, служившей одновременно его кабинетом, гостиной, а заодно и спальней, плавно переходя в кухню. Диван, пара кресел, старенький ковер, телевизор, музыкальная аппаратура, стеллажи с книгами и всякой мужской ерундой, на откидной полке — компьютер, гитара на стене, обеденный стол со стульями отгораживал территорию кухни. Может быть, из-за сочетания разноцветных кастрюль с потертыми корешками книг напротив, или из-за гитары с наивными наклейками, а возможно, из-за привычного мне компьютера или от присутствия подвижных живых существ в аквариуме, но комната хозяина выглядела гораздо приветливее аскетичных апартаментов его дочери. Здесь и предстояло ночевать мне. На диване. Заботливая Мелани предусмотрительно снабдила меня свежим бельем и чистой пижамной курткой папочки — вместо ночной рубашки.
На диване Луи! В куртке от его пижамы! Я усмехнулась и взглянула на часы — начало одиннадцатого. Ну и чем мне себя занять в чужой квартире? Я же никогда не ложусь спать в такое детское время, а порой пишу до двух, до трех ночи. Включить компьютер? Неудобно, чужой все-таки. Мало ли какая информация может быть у инспектора полиции? И потом, я вряд ли смогу сейчас написать что-либо путное: все наброски дома, да и переключиться на историю с Графиней после сегодняшнего бурного дня я просто не в состоянии! Кстати, для моей многострадальной — и уже никому не нужной — рукописи Мелани выделила коробку и поместила на стеллаж в «папиной» комнате.