— Наденька, не злитесь. Вы же знаете, как я к вам хорошо отношусь.
— Знаю.
— Послушайте совет умного человека, поезжайте в Швейцарию, встретьтесь с Ярмолюком, расставьте точки над «i», — полковник грустно улыбнулся.
Надин в волнении прошлась по комнате.
— Через месяц мы как раз туда собираемся по делам мужа.
— Отлично.
— Но что я скажу этому ублюдку? Не трогай мою девочку! Не смей приставать ко мне! Да?!
— Нет. Не трогай мою девочку! Не смей приставать ко мне! Иначе я опубликую дневники Люборецкого!
Надин отмахнулась:
— Он знает, что я никогда не решусь это сделать. Для меня честь партии — священное понятие.
Прохор Львович ухмыльнулся:
— Ох, ну и любите же вы обманывать саму себя. Если понадобится, если допечет, вы разнесете эсеровский муравейник в пух и прах. Без сожаления, пальцами, как букашек, передавите своих бывших коллег по борьбе. Ваши сомнения говорят об одном. Пока еще не допекло! Пока вы еще надеетесь, что все обойдется и вы собственными силами выведете Олю из игры. В противном случае, я эсерам не завидую. Надежда Ковальчук умеет наказывать своих обидчиков.
— Но я стала иной. Я теперь Надин Матвеева и не хочу воевать с Ярмолюком и его сворой. Я их, честно говоря, теперь боюсь.
— Но бояться глупо. Страх лишает человека инициативы и обрекает на поражение. Да и не верю я вам. Вы — воительница по природе. Вы сильная и отважная женщина, вы проницательны и знаете противника. Я не сомневаюсь: вы победите, иначе, зачем бы я тратил на вас свое сердце? — В хитром прищуре Любрецкого светилась насмешка.
Началась странная жизнь. Тихая спокойная безмятежная. То ли благодаря особому вниманию Рощина и Аллы Аркадьевны, то ли в угоду ниспосланному умилительному настроению, все вокруг воспринималось сквозь туманную пелену отстраненности. Тане казалось будто дача, лето, уютный налаженный быт, все происходит не с ней или не происходит вовсе. Что она очутилась во сне, сказке, в другом измерении. В реальности, в ее реальности не могли существовать элитный коттеджный поселок, цветущий сад, беззаботность. Рощин в Танином измерении не мог существовать особо.
Повиснув на костылях, приподняв больную ногу, толстую, белую, будто слоновью, Таня ковыляла по комнатам. выбиралась в сад, смотрела часами в голубое безбрежное небо, слушала пение птиц, поражалась тому, что творится. Все и все толкали ее и Рощину друг к другу.
— Вы сильно сглупите, если упустите Андрея, — науськивала ее на брата Валентина. — Он нерешителен, как все мужчины и привык к одиночеству. Возьмите инициативу в свои руки. Не медлите.