С Гелкой я познакомился на одном студенческом поэтическом вечере, перешедшем в бездарную пьянку с ординарной дракой и стриптизом. Тогда, в винном настроении, я впервые признался моим однокурсникам, что я голубой (тогда такие признания еще не вошли в моду). Гелка завизжала от восторга и, помнится, прокомментировала: «Вот настоящий поэт, еще Мандельштам говорил, что лирический поэт — существо двуполое». Против Мандельштама выступить никто не решился. Потом Гелка перевелась на наш факультет из ленинградского университета, и мы как-то особенно подружились — доказательством этого служил тот факт, что рыжая доверяла мне читать свою тетрадь со стихами, а это было ее роковой тайной. Надо сказать, это осложняло нашу дружбу, потому что Гелка считала себя гениальной поэтессой, но стихи ее были слабыми и надуманными.
В нашем вечернем городе было совсем не трудно вычислить мою анонимную алкоголичку. Средой ее погружения был полубогемный провинциальный микроэтнос — дома она в такое время не сидит, а, наверное, уже гноит угол в артистической кафешке «Коломбина», где любят собираться непризнанные гении, романтические пьяницы, наркоманы и живописцы. Шел проливной дождь, и я завалился в этот хрупкий иллюзорный мирок в скрипящей коже и с мокрым шлемом в руках. От меня разило крепким табаком и бензином. Так и есть: сидит моя кошечка у камина, зализывает сердечные ранки и греет свою шкурку, потягивая — судя по цвету — коньячок или виски, разбавленные холеным жуликом-барменом. Рядом с ней обтирался прыщавый юноша с бульдожьим лицом, обращенным в розовые поэтические дали. Но, видимо, в этих далях ему ни одна звездочка не мерцала, и он набивал очередной джойнт алтайской травкой. Шелковый волнующий дымок плыл над асбестовыми абажурами, привлекая космических призраков, спектральных двойников и вампиров. Тени усопших плавали между столиками и колдовали над узкими бокалами, призраки детей играли с китайскими колокольчиками, напевали страшные песенки, причитали и показывали кривые зубки. Спившийся актер у окна никогда не сыграет свою звездную роль, прыщавый юноша не напишет текста своей жизни; у Гелки опадут рыжие локоны, и даже жулик-бармен не подозревает о маленькой, только что образовавшейся опухоли Пейсона в его левом легком.
Гелка, увидев меня, как-то разволновалась и спрятала под стол свои лапки с облупившимся маникюром. Она явно скучала с бледным анашистом и подпольным дрочилой, поэтому схватилась за меня как за спасательный круг:
— Ой, Андрюшка, привет, ты все молодеешь… Поделись секретом молодости, а то, бля, скоро начнут падать листья…