… Так за разговорчиком под коньячок мы подуспокоились. Я опять на Борюсика свернул, поинтересовался как бы между прочим, что за бойцы год назад с него сто тысяч стребовали.
– Знаешь ты их, – махнул рукой Олег. – Глиста, Беспредел и кто-то еще из молодых…
В друзьях они у меня не ходили, но знать их действительно, знал. Шапочно. Кто только у нас в «Пальмире» ни перебывал. И кооператоры, растущие как на дрожжах. И ломщики, которые крутятся обычно у «Альбатроса», «Березок», чековых магазинов. И «пивники», развозящие жигулевское с заводов по ларькам. И официанты, бармены смежных м-м… учреждений. Словом, публика самая разная, но небедная и, главное, веселая. Глиста с Беспределом из той же публики – в смысле, из о-очень веселой.
– А Борюсик с тех пор никому ничего не задолжал?
– Вроде бы нет. Хотя подъехать к нему могли запросто. Логика! Если человек отдал деньги, стоило его чуть припугнуть, почему бы с этого человека еще раз не получить? Просто так, ни за что. Ты же в курсе подобных случаев!
Я – в курсе. Но мой случай не «подобный». Все бы ничего, если бы кто-то не подставил меня, наказав Борюсику принести дипломат в бар именно тогда, когда я отрабатываю смену. Ладно, разберемся при случае – подобном ли, не подобном ли… А пока пора приниматься…
– Извините, свободных мест нет и не будет, – повторял и повторял я на входе. Вежливость, тактичность, но непреклонность. Мой стиль. Для чужих.
«Пальмира» заполнялась постоянными посетителями, публикой небедной и веселой.
А вот и Борюсик с понурым, очень понурым клювом. Толстый кооперативный ребенок, сильно провинившийся. Давненько его не было, недельки три, а тут легок на помине:
– Мне можно?
Раньше он и вопросом таким не задавался. Вкатывался кегельбанным шаром, шумным и стремительным: «Здг’а-а- аствуйте ва-а-ам». А теперь: «Мне можно?». Чует кошка!
– Почему же нет? Заползай…
Он заполз. Глазки прятал.
– Давай твой дипломатик, Борюсик. Положу куда надо, передам кому надо!
– Я без всего, Александр Евгеньевич… – губу нижнюю виновато выпятил, клювом почти уперся в нее.
Чу-у-ует кошка. Но я к тому моменту помягчел, отошел – коньячок, коньячок и коньячок – да и кончилось все благополучно, как мне думалось (эх-х-х). Пропало желание обсуждать с Борюсиком его «стук». Да и жалко его. Небось извиняться пришел. На опережение. Перепугался, что придется держать ответ за «базар». Ведь нет большего греха, в определенном мире, чем сдать кого-то ментам, – дорогую цену приходится за такой грех платить, и не в деньгах исчисляемую. Я, конечно, далек от этого «определенного мира», я живу по своим законам – но Борюсик не мог быть уверен во мне на все сто процентов. Его проблемы, в конце концов. Пусть думает что хочет, надо ему – сам подойдет. Видно же, что терзается. И дипломат не принес. А чего, казалось, проще: настучал куда следует и с ними же, с кем следует, в бар пришел, передал деньги – и меня с рукой на чемоданчике хвать! Элементарный вариант! Тут или менты сплоховали, или не ставили себе такой задачи, предпочитая вербануть. А может, и наслышаны, что мимо меня мышь посторонняя не прошмыгнет – будь она хоть серая-шинельная, хоть оранжевая в крапинку. И вместе с Борюсиком они бы никак не просочились – отсек бы. Да нет, судя по говорливости Карнача, они Борюсиком как поводом воспользовались, чтобы прощупать Боярова-младшего – готов ли тот встать на страже законности и порядка.