Назначенный час настал, а Зеллы все не было — и Леон забеспокоился. Ожидание становилось невыносимым; он досчитал про себя до ста, затем до двухсот — и еще раз, медленнее.
— Здравствуйте, сударь! — вдруг услышал Штрих — и простите меня.
Она стояла рядом — и также смотрела в окно. Леон едва различал ее изящный профиль, под опущенной вуалью громадной шляпы с искусственными шелковыми розами. На ней было темно-серое платье, цвета сумерек, шелестящее при каждом движении, под обычным синим плащом. Узкая рука в длинной до локтя темной перчатке сжимала сложенный сиреневый зонт. Ее наряд больше подходил для театра, официального визита, или иного торжества, важного события, чем для прогулки в ненастную погоду — но это совсем ее не смущало. Она стояла перед ним — Прекрасной Дамой, будто сошедшей с иллюстрации к тем самым стихам, подписанным А.Б. И она пришла к нему, через бурю и дождь — как героиня другой поэмы. Хотя дождя пока еще не было — в чем убедился Штрих, глянув в окно. Но несомненно, должен был пойти, и очень скоро.
Леон вскочил, спеша придвинуть стул, чтобы она могла сесть, наклонился для поцелуя к ее руке. Затем он махнул слуге за стойкой — горячего чаю, или даже кофе.
— Ветер! — сказала Зелла, откинув вуаль от лица наверх — такой ветер сегодня: на ногах не стою, улетаю! Как землю всю, весь белый свет, собой заполонил. От земли и до неба — все рвет, мнет, уносит. Где затишье обычно, в дворах, переулках — сейчас круговерть. Налетает внезапно — зонт вывернет, платье раздует. Я терплю хулиганство такое, к вам навстречу спеша. И тогда ветер шляпу мою вдруг сорвал, и поймать не дает. А все зрители только смеются — вы, барышня, бросьте, все равно снова сдунет! Хорошо, на углу городовой, схватил, и мне вернул, даже откозыряв — наверное, за важную особу принял. А прическу успело растрепать, до безобразия, и шпильки все потерялись — пришлось мне в парикмахерское заведение зайти, чтобы все в порядок привести, и надеть, как было. Как вышла, на улице такой ураган был, шум страшный, кругом все рвется и летит, едва идти можно, будто не пускает меня ветер, просто ужас! Оттого и задержалась — простите, сударь; если б не прическа. Но никак не могла я перед вами, простоволосой и растрепанной быть: считайте это за мой обет, в честь нашей встречи тогда.
— Обеты берутся в раскаяние — заметил Леон — разве это большой грех, уличное знакомство?
— Все мы грешны! — ответила Зелла — возможно, в этом смысл всех бурь и гроз, посланных на нас — чтобы испытать, насколько? Может быть, сейчас вам не стоит меня провожать?