Но несмотря на всё это, брат твоего деда, Бхима, вынужден был смирять себя, не трогая этих порочных людей, словно лев, привязанный к дереву. Он иронично посмеивался над тем, что считал слабостью Дхармараджи - его привязанность к Дхарме. Но что он мог поделать? Старший брат запретил ему причинять кому-либо вред. Поэтому он вынужден был вести себя как бездействующий человек".
Когда Вьяса сказал это, Парикшит спросил его, как это деды попали в такую зависимость, в такое рабство. Вьяса улыбнулся и ответил: "Сын мой! Я отвечу и на этот вопрос. Брат твоего деда Дхармараджа праздновал Раджасуйя-яджну в зале заседаний, построенном для него самой Майей. На эту Яджну были приглашены и Кауравы и, как я уже говорил, были изумлены всем величием и великолепием. Движимые завистью и духом мщения, словно их оскорбило богатство и влияние Пандавов, они вступили в сговор с другими злодеями и стали изыскивать средства - как бы им подпортить удачу Пандавов. Наконец они выработали план.
Это была ставка на рискованный ход в царской игре в кости. Кауравы вели себя так, будто полны братской любви и движимы более всего братской привязанностью. Слова их были сладки, как мёд, мягки, как нож в масле. Они убедили своего старого слепого отца обратиться к Дхармарадже со следующими словами: "Сын мой! Все вы - братья. Придите и побудьте вместе, насладитесь какой-нибудь игрой, скажем, в кости". Получив такое приглашение, брат твоего деда, который был честным и порядочным человеком и не подозревал о злобных замыслах Кауравов, принял его и стал играть в предложенные игры, не догадываясь о коварных замыслах Кауравов. В игре этой он проиграл всё и вынужден был заложить и братьев, и, в конце концов, даже свою царицу Драупади. Он не знал, что игра была полна грязных мошеннических трюков и обмана. Он никак не мог предположить, что родственники доведут его до беды. И вот, по правилам игры, Драупади стала собственностью выигравших. И те, чтобы отомстить и утолить ненависть, решили прилюдно, перед всем дворцовым собранием, оскорбить царицу Пандавов. Лишь подлый ум может породить подлые мысли".
При этих словах Парикшит заплакал. Прерывающимся голосом он спросил Вьясу: "Как же сам слепой царь Дхритараштра допустил, чтобы позорили женщину, царицу? Конечно, у него не было глаз, чтобы это всё видеть, но у него ведь были уши, и он прекрасно всё слышал. Неужели он закрыл уши свои, чтобы стенанья Драупади не могли дойти до него? Или он также и оглох? Шастры учат нас, что женщину нельзя оскорблять и позорить, что ей нужно помогать и поддерживать её. А эти правители, которым как раз пристало быть образцом нравственности и справедливости для своих подданных, осмелились грубо нарушить предписания Шастр. Как же такие порочные люди могут царствовать? Разве они не худшие из смертных? Только самые большие грешники осмелятся оскорблять и позорить чужую жену, беззащитную женщину. Я чувствую, что страна эта пришла в упадок оттого лишь, что у власти были столь отвратительные люди. В конце концов, это приведет нас к гибели. Бог ведь не слепой, не так ли? Даже людоеды и варвары чтут своих жен, - горестно продолжал Парикшит, - у них есть такой закон: если оскорблена какая-то женщина, то они мстят, будто опозорили весь род. А в данном случае присутствовали и взирали на всё происходящее старейшины рода, царь, духовные наставники, мудрецы и ученые мужи. Все они были свидетелями этого акта жестокости. Неужели все эти высокопоставленные лица вдруг лишились разума? Неужели глаза их вдруг ослепли от какой-то ужасной болезни? Разве они питались травой и нрав их стал звериным? Неужели они настолько уподобились животным, что забыли о достоинстве человека? А старейшины! Неужели их чувство различения оставило их, и они стали жалкой карикатурой на самих себя".