Всё это она проговорила скороговоркой, дважды при этом свистнув на слове «девушку» и слове «видишь».
— А я? — спросил Миша.
— А ты будешь знаешь кем? — закатила глаза Муся.
— Кем?
— А ты, — Муся торжествующе определила, — ты будешь его пограничной собакой!
— Собакой? — засомневался Миша.
— Да! — довольная собой, подтвердила Муся. — Немецкой овчаркой!
— Немецкой?! — аж задохнулся Миша.
— А какие ещё бывают? — деловито спросила Муся.
— Кавкашкие, — подсказал Гена.
— Восточно-европейские! — горячо выкрикнул Миша и победил: согласились на восточноевропейскую.
— Миша стал на четвереньки и очень похоже заскулил. Муся погладила его по голове и даже поцеловала в морду. Так они проиграли до обеда, а после мёртвого часа Миша заболел ветрянкой.
Таким образом, в этот несчастливый день навсегда оборвалась его первая любовь.
Кроме слов и событий, Миша запоминал запахи. Кто стоял возле застеклённой двери, ведущей прямо на улицу, и касался губами белой занавесочки, тот должен отчётливо помнить запах сырого дерева и мокрого стекла. Кто не помнит — завидуйте Мише, ибо никогда уже не будет той же улицы, той же квартиры, тех же разговоров и событий, и только запахи в точности повторятся, а именно в них и спрятаны ушедшие улицы, квартиры, разговоры и события.
Из окна были видны ворота какого-то гаража или заводика, которые всегда перед праздниками декорировались одним и тем же панно: брусчатка Красной площади, Мавзолей, Спасская башня, салют. Ворота были как раз напротив Мишиных дверей, через дорогу. Миша любил стоять у двери, смотреть сквозь стекло на Красную площадь и представлять, как он идёт по этой площади, а навстречу — товарищ Сталин (в садике он был изображён на фоне Красной площади). Но Красная площадь раскрывалась на две половинки и, вместо товарища Сталина, из глубины выезжала зелёная трёхтонка, а половинки площади опять съезжались.
Потом мимо громыхал трамвай, потом проезжала лошадь с телегой, потом — крик мальчишек: «Свадьба! Свадьба!» — и вереница «Побед» с гудками, а иногда даже и «ЗИМ»!
Потом опять Красная площадь. Миша стоял весь в зелёных точечках, как пограничник, и сторожил Красную площадь и товарища Сталина. Чесалось — всё! Каждая зелёненькая точечка! Но Миша терпел. Радиоточка говорила и пела, чаще всего пела хором, и две песни Миша очень любил: «Что ты, Вася, приуныл?» и ещё одну песню, где были такие слова: «Чтоб увидала каждая мать счастье своих детей!» Ему было достаточно одного упоминания о детях, чтобы казалось, что песня касается лично его. А другие взрослые песни были просто скучными или даже глупыми. «Сильва, ты меня с ума сведёшь!» — и Миша представлял себе ступеньки бомбоубежища Пищевого техникума, — рядом с их домом — по которым нарядная Сильва сводит вниз певца во фраке. Или вот в песне «Расцвела сирень-черёмуха в саду» такие глупые слова: «лучше мы с тобой… ЗАСТРОИМСЯ в саду…». Мама Миши тоже часто произносит одну фразу в таком же точно смешном и непонятном духе: «Я не в кур сидела». Как будто её кто-то в этом подозревает!