- Двадцать третьего сентября, на заседании Политбюро, "тройка" наметит расширение состава РВС СССР - и отнюдь не за счет ваших сторонников. А двадцать пятого на Пленуме ЦК они продавят это решение официально, - без предисловий сообщаю Троцкому эту весть.
- Кто? - Наркомвоенмор крайне лаконичен, но уже начинает волноваться.
- Ворошилов, Лашевич, Орджоникидзе, Уншлихт… Намечают и Сталина, но этот вряд ли согласится. Вас хотят поставить перед необходимостью протестовать, постараются вывести из себя, представить склочником, не способным к коллективной работе. Ведь вас уже почти год стараются представить человеком именно такого рода. Смысл этого решения вам понятен, и ваше возмущение легко спрогнозировать. Хорошо рассчитанная провокация - чтобы вы стали грозить отставкой, хлопать дверью и т.д. - излагаю ему свои соображения.
- Если это правда… - с закипающим раздражением медленно тянет Троцкий, - то я этого так не спущу…
- Чего, собственно, "тройка" и добивается, - тут же вклиниваюсь я в его мысли вслух. - Хотите добрый совет? - и, не дожидаясь ответной реакции председателя РВС, продолжаю. - Не упирайтесь. Сорвать это решение вы все равно не сможете. И поменьше эмоций. Вы думаете, что ваши идеологические наскоки сколько-нибудь волнуют "тройку"? Не надо раздувать конфликт по поводу бюрократизации партии и досаждать Политбюро своими эпистолярными филиппиками по этому поводу. И, кстати, остановите ваших друзей, которые хотят сделать публичное заявление на ту же тему - вас раздавят и начнут под этим предлогом изживание всякого инакомыслия.
Троцкий встрепенулся, расправил плечи, и гневно воскликнул:
- Я не отступлю! Это - вопрос принципа, это - вопрос о коренных началах политики нашей партии! - и дальше полилась речь (впрочем, не слишком длинная, всего минут на десять), в которой Троцкий пытался объяснить мне, что, вступив на путь революционной борьбы, он не свернет с намеченного пути несмотря ни на какие интриги.
Да, действительно, как оратор он был вполне достоин тех отзывов, которые приходилось о нем читать. Высокий эмоциональный накал, чувствуется полная вера в то, что говорит. Речь не вычурная, хотя и несколько более усложненная, по сравнению, например, с Лениным. Было видно, что в его речи нет ни наигрыша, ни позерства. Но все-таки какой-то оттенок театральности чувствуется. Видимо, это просто часть его натуры.
Я уже не столь волновался, как при завязке нашей беседы, и смог оценивающе приглядеться не только к Троцкому, но и к его кабинету.
Старорежимная роскошь сохранилась в нем почти в неприкосновенности. Стены, отделанные мрамором, бронзовые светильники, люстра с хрустальными подвесками. Перед рабочим креслом Троцкого на столе стоял чернильный прибор и статуя витязя в шишаке…