Но, кажется, беда нагрянула не только к вам одному. Из-под постели до вас доносятся слабые крики. Решив в любом случае продать свою жизнь дорого, вы деретесь неистово, лупите без разбора ногами, руками и орете вовсю. Наконец сопротивление сломлено, и ваша голова оказывается на свежем воздухе.
В двух футах смутно виднеется полуодетый головорез, который будет вас сейчас убивать; вы готовитесь к схватке не на жизнь, а на смерть, когда вас вдруг осеняет, что это Джим.
— Как, это ты? — говорит он, узнавая вас в тот же момент.
— Ну да, — протираете вы глаза. — А что случилось-то?
— Сволочная палатка, кажется, грохнулась, — говорит он.
— А где Билл?
Тут вы оба кричите «Билл!»; земля под вами вздымается, трясется, и глухой голос, слышанный вами где-то и раньше, ответствует из руин:
— Да слезьте же с моей головы, а?!
И Билл прорывается к вам — грязный, растоптанный, жалкий, в излишне агрессивном расположении духа; он явно уверен, что все подстроено.
Наутро у всех троих пропадает голос — вы сильно простудились ночью. Вы также очень сварливы и поносите друг друга хриплым шепотом в продолжение всего завтрака.
Таким образом, мы решили, что в ясную погоду спать будем на улице, а ночевать в отелях, гостиницах и на постоялых дворах — в сырую (или когда надоест).
Монморанси приветствовал такой компромисс с большим одобрением. Он не вожделеет романтического одиночества, нет. Ему подавай что-нибудь шумное, и если это немного вульгарно, тем веселее. Посмотреть на Монморанси — попросту ангел, которого ниспослали на землю по каким-то причинам, сокрытым от человечества, в образе маленького фокстерьера. Есть в нем что-то такое, этакое «ах-как-порочен-сей-мир-и-как-хотел-бы-я-что-нибудь-сделать-чтобы-он-стал-лучше-и-благороднее», которое, были случаи, вызывало слезы у благочестивых леди и джентльменов.
Когда он впервые перешел на мое иждивение, я даже не думал, что мне удастся сохранить его под своим кровом надолго. Бывало, я сидел и смотрел на него, а он сидел на коврике и смотрел на меня, и я думал: «О! Этот пес не жилец на свете. Он будет вознесен к сияющим небесам в колеснице. Да, так оно с ним и будет».
Правда, когда я заплатил за дюжину цыплят, лишенных им жизни; когда я вытащил его, рычащего и брыкающегося, за шкирку из ста четырнадцати уличных драк; когда некая разъяренная особа, заклеймившая меня убийцей, предъявила мне для осмотра мертвую кошку; когда сосед соседа подал на меня в суд за то, что я не держу на привязи злую собаку (которая загнала его в собственный же сарай с садовыми инструментами, причем целых два часа, холодной ночью, он не смел высунуть носа за дверь); когда я узнал, что садовник, от меня же втайне, выиграл тридцать шиллингов, поспорив, сколько крыс Монморанси прикончит за определенное время, — тогда я стал думать, что, может быть, в этом мире ему все же позволят несколько задержаться.