— Да, о мертвых не принято говорить дурно — это верно. Но могу сказать, не кривя душой, что она и при жизни пользовалась самой безупречной репутацией.
— Возможно, — угрюмо проговорил он. — Но когда происходило то, о чем я говорю, мне было не до репутации. Да, вы спросили, куда она собиралась ехать? Собиралась ехать она, кажется, в сторону Центральной площади, куда именно, не говорила. Может быть, к родственникам…
— У нее здесь нет родственников! — отрезал я.
— Значит, к подруге или еще к кому…
— Подруги живут в общежитии, а «еще кого-то» за нею не водилось.
Мухарлямов раздраженно хмыкнул и отвернулся.
— Тогда не знаю. Пусть этим занимается следствие!
В голосе его опять слышались нотки раздражения. «Значит, все идет правильно, как надо», — мысленно заключил я; продолжая:
— Да, нам это, действительно, показалось необычным: спокойная, уравновешенная девушка, вышедшая на минутку проводить знакомого, вдруг возгорается необъяснимым желанием сесть в первую попавшую автомашину и мчаться в город невесть куда… «А вдруг и в самом деле случилось такое!» — подумали мы и навели кое-какие справки. И, представьте, никого такого, кто бы так манил к себе эту девушку, к сожалению, не оказалось. Не оказалось — да и только. Дальше этого мы не пошли. По одной простой причине. Даутова вообще не собиралась ехать да и не ездила в город. Из общежития она лишь выходила, чтобы проводить вас. Не надела даже головного убора, перчаток, чтобы тут же вернуться. И уж коли зашел об этом разговор, я позволю себе зачитать показания свидетельницы Авзаловой…
Взяв уголовное дело, я быстро отыскал нужный протокол и вслух, достаточно громко, прочитал Мухарлямову те строки, которые непосредственно касались темы нашего разговора.
Мухарлямов слушал с вниманием, судя по всему, взвешивая про себя каждое слово. Ведь по существу это были первые доказательства, которые раскрывал перед ним следователь.
Кончив читать, я отложил дело в сторонку и посмотрел на Мухарлямова.
— Мне остается лишь добавить, что Даутова в тот вечер была совершенно трезвой. Это установлено экспертизой…
Мухарлямов долго сидел молча. Взгляд напряженный, сжатые губы, вздувшиеся на скулах желваки бесспорно свидетельствовали о том, что в нем шла тяжелая внутренняя борьба. Борьба истины с ложью. Совести с бесчестьем. Смелости с трусостью. И кончилась эта борьба тем, что Мухарлямов глубоко вздохнул, насупил взгляд и, воинственно расправив плечи, спросил:
— Так где же она была тогда?
— Вы ее увезли. Она была с вами в гараже.
Он поднял глаза, лицо его исказила наглая улыбка: