— Понятно.
Внутри у всех четверых кричала и рвалась наружу страшная боль, мир вокруг был заполнен отчаянием, от которого нет спасения, только выхода не было, ничего нельзя было сделать. Это был конец. Но внешне они оставались невозмутимыми.
— Дальше. По поводу вашей братии. На землю вам теперь вход воспрещен. Наверх — тоже нельзя. Так что сидите, сами знаете где. Будете выполнять самую грязную, самую черную работу, которая отныне с нас снимается. Нам за верность даровано выполнять только самые приятные поручения. А вам — в дерьме возиться. Навсегда. Это тоже понятно?
— Понятно. — Шемихаза судорожно сглотнул. — Когда?
— Когда надо! — оборвал Михаэль, и четверка, развернувшись, отправилась в обратный путь.
Шемихаза и его соратники остались стоять, молча глядя на вестников, пока те не превратились сначала в черные точки, а потом и вовсе не исчезли с горизонта. Каждый из них не произносил вопроса: «Что делать?», на который не было ответа. Оставалось только ждать.
У хижины, затерянной в глухом ущелье, сидел старый Ламех и смотрел на поле, ожидая всходов. Вот так каждый день — просто сидел и ждал. Он давно жил вдали от всех, не прибившись ни к одному селению, поэтому пришествие учителей мудрости прошло мимо него.
Жена его, несмотря на возраст, была беременна первым ребенком. Вот так получилось. Он сам удивлялся.
— Ну, здравствуй, Ламех, — раздался за спиной чей-то голос. Он обернулся. На него, улыбаясь, смотрел непонятно откуда взявшийся высокий и красивый человек. Улыбался широко, прямо весь светился.
— Здорово, — буркнул Ламех, еще не зная, чего ждать от таинственного незнакомца.
— А что так неприветливо? Ну да ладно. — Человек присел рядом с Ламехом, стал смотреть с ним в одну сторону. На поле. Помолчали.
— Какие виды на урожай? — поинтересовался гость.
— Тебе-то что за дело? — опасливо спросил Ламех. — Какой тебе интерес к моему урожаю?
— Никакого, — все так же весело ответил красавец. — Но с чего-то надо разговор начинать, правда?
— Я тебя не знаю и разговаривать с тобой не собирался. — Ламех потому и жил вдалеке от всех, что был неимоверным грубияном. Не уживался он с людьми. А жена что — жена привыкла. Казалось, и не замечала.
— А придется, — улыбнулся незнакомец.
Снова повисло молчание.
— Сына назовешь Покоем[18],—неожиданно строго вдруг произнес гость.
— С чего вдруг?
— С того вдруг. Так надо. И не вздумай со мной шутить, понял?
Ламех повернулся, чтобы по достоинству ответить наглому пришельцу, но того уже не было. Исчез. Растворился.
«Ну, так назову Покоем, — неожиданно для самого себя подумал Ламех. — Какая разница? Может, и вправду так и надо».