Начальник ее подробно опросил, сличил ее ответы с документами. В душе было какое-то мучительное безмолвие, в кабинете — тишина.
— Срок наказания вам истек, вы освобождаетесь!.. — объявил он ей…
Это было для нее так неожиданно, что сердце как-то необычайно взметнулось. Вера хотела что-то сказать или спросить, но тут же, закрыв лицо ладонями, зарыдала.
Начальник сухо, по казенному, вначале попытался как-то успокоить Князеву, но видя, что у него это не получается, как надо, продолжил:
— Куда поедете?
— Как, куда поеду? — спросила Вера, — к маме в Н.
— У вас в деле ограничения, домой вам нельзя, могу предложить вам город А., рядом с вашей родиной, — объявил он ей.
— А если так, то куда хотите, мне теперь все равно, второй родины у меня нет, — с горечью в сердце, ответила ему Князева.
В каком-то полусознании, она вышла за вахту лагеря, держа документы в руке; и с некоторыми другими женщинами ее привели на железнодорожный вокзал.
Только в поезде сердце немножко стало успокаиваться, и появились какие-то мысли: "Неужели все эти кошмары остались позади, неужели я теперь свободно могу пойти, куда хочу, увижу мою старенькую маму, дорогих друзей; могу в своей комнатке с мамой почитать святую Библию и помолиться?"
Ей просто не верилось, не сон ли это?
Но за окном вагона пробегали поля, леса, деревушки, наконец — уже и родная природа. Сердце оживало, и так хотелось плакать, и плакать. Сколько раз смерть уже накладывала на нее свою печать, и она прощалась с жизнью. Но вот и родной город. Медленно она подходила к дорогому дому, откуда десять лет назад, в сопровождении тягостных предчувствий, вышла в последний раз. Вот, он: такой же милый, дорогой, родной, со своим неизменным палисадником, с которым сохранились какие-то воспоминания; только он стал, как ей показалось, немного ниже. Здесь родилась она, по плоти и духовно, здесь возникла и родная, поместная церковь. В числе ее членов, она была первая. С такими мыслями перешагнула она порог дома. У знакомой печи суетилась сгорбленная старушка:
— Неужели, это мама? — мелькнуло в ее сознании. Екатерина Ивановна, повернувшись лицом, с горшком в руках, на мгновение застыла, потом руки задрожали и, только инстинктивно поставив горшок обратно на шесток, она с воплем обняла подбежавшую дочь. Плакали долго и вволю, пока не выплакали все. Потом, как-то обе, вдруг, притихли; и первая начала, о своих новостях, Екатерина Ивановна:
— Ну, во-первых, про Владыкиных: Петр Никитович не сообщил о себе никакой весточкой и умер где-то в тюрьме, никто не знает где. Луша состарилась, почти как я, измучилась, бедная, а вырастила всех — белая, как лунь. Но Павел… ты бы посмотрела: лицом — весь в Лушу, а огнем — в отца. Прошлый год был в гостях, находится где-то на краю света, отпустили, вот, через столько лет, знать, повидаться с матерью. Но скажу тебе — не узнать, просто не узнать.