Как велит колдовской оборот,
Но так, как вождю подобает
смелость:
Плюнул Захар вперед!
Подбор смертей подробен и уныл.
Ольга Ивановна завяла в кресле.
Рябина вымерла. Лег сенбернар без сил.
Сын Прохора погиб в Полесье.
Лошадиный старец, рыжий Чародей,
Полуослепнув, вышел из конюшни,
Побрел к воротам, тяжко захрапел,
Споткнувшись о любовь кудлатой Нюшки,
И умер у ракит, где он хозяйку ждал.
А все-таки нахлынули просторы!
Где только скудный чайник закипал,
Необычайные велися разговоры!
Громадный выбор свадеб, бед, удач!
Заветных ценностей широкая продажа!
Кипучий рынок, случай, рваный плач —
И барышня кармином губки мажет,
Чтоб студией отчаянье отбить.
Да, это было молодости время!
Вы скачку всадников не сможете забыть,
Юнцов последовавших племя!
Елизавета Ивановна, куда вы?
Старуха спешит на крыльцо.
В грудь снежная вьюга давит,
Когтями впивается в лицо.
Безумны бледные взоры,
Отвисла мокрая губа,
Грязноватых морщин узоры,
Бритая наголо голова!
Она в нижней юбке идет топиться
В замерзшем пруду.
Клавдия, дверь запри,
Схвати костлявую ношу,
Снежные слезы утри!
«О, как я одинока, бессемейная!
Смерть не так жестока,
Если бы семья!»
Раздается ночами сдавленный стон.
Коптит лампа. Дорог керосин.
Наконец-то в окне проясняется синь.
Новый день у окон!
«Едем это мы ночью в поезде. А я завалился спать на
верхнюю полку, потому как на станции здорово выпил.
Едем, едем. Я чую — скверно мне, тошно.
Нагнулся, не успел спрыгнуть, вырвало.
Да как! Прямо на лысину командира.
„Виноват!“ — кричу. А он осердился, ругал,
Ругал, да отослал в последний вагон
И запер на сутки. Протрезвел я. Гляжу:
Что-то вдруг вагон дернулся и назад
Покатился. Замотался я, как чурка!
Кричу, а сделать ничего не могу. Так
Обратно и покатил. И что бы вы,
Бабушки, думали? Этот вагон-то, в который
Меня посадили, на горе возьми
Да оборвись! Никто, надо быть, не заметил.
Поезд-то во весь дух и шел —
Прямо к белым в плен попал.
Так я один и спасся. Разбил окошко,
Выпрыгнул, пошел себе…» —
Рассказывал красноармеец Васька,
Закручивая в кухне махорку.
Лизанька слушает ясно
Про ту счастливую горку.
Хихикает, бодрится,
Хитрит, что она человек, как люди;
Что-то сделать силится,
Вроде мытья посуды.
У красноармейца хватало добродушья
Заседать на табуретке
Рядом со старухой душной,
Даже чинить ей баретки.
Играет с Лизанькой в карты
Необычный
Друг,
Курительный с ним досуг
Становится прочной привычкой.
Самое привольное место — кухня,
Пока семилинейная лампа
не тухнет!
Аллея облысела от шагов
Потока серого прохожих.