Она могла ходить в огромных валенках, не интересуясь, как это выглядит со стороны. Правда, времена нашей юности были безодёжны, без званых вечеров, без общества — революция разрушила прежний бытовой уклад. И все же — эта ее черта была необщей. Но Варя и так была хороша. Мелодичный голос, мягкие, гибкие движения, неопределимая женственная прелесть, разлитая во всем существе. «Что в Вас такое особенное?» — спрашивал поклонник. — «Ничего, ничего», — отвечала она. И все же знала свою магическую привлекательность.
«Когда я вижу Вас, у меня к Вам поют флейты», — говорил сослуживец Подпалый. «Звезда» называл ее Василий Федоров, долговременный спутник жизни. «Звезда» в дальнейшем сократилась в «звездь». Некто в Румянцевской читальне, узнав ее имя, прислал восторженный акростих. Встречный на улице упорно делал предложенье руки и сердца. В какое-то лето сестра Мария насчитывала до 10 Варюшиных поклонников: два Петровских>[230], Розанов, Абрам Эфрос>[231], Локс>[232], Тарас Мачтет, Георгий Оболдуев.
«Вы похожи на героиню лермонтовской „Тамани“», — говорил один из Петровских. Это, положим, было неверно. Варя была комнатной барышней, с нервами, малокровием, пугливостью, с наследственной надломленностью воли. «В глазах золотые круги плавают», — жаловалась она.
У нее был культ прихоти. «Я хочу из каждого экзамена делать игрушку. И сдавать только то, что хочется». Дерзость, беспечность, неопытность. Иронический тон в обращении. «Это безобразие, что мне ничего не нравится». Но все-таки нравился с детских лет. Какая-то была здесь преемственная связь…
«У Вареньки родинка, Варенька — уродинка». (Лопухиной>[233].) И у этой Вареньки была под виском родинка. «Зачем природа запятнала такое милое личико?» — думал Иван Никанорович, заметив Варю, шедшую подругой стороне улицы.
Невеста была капризна. «Сельвинский поцеловал мне руку не так».
Синеглазый юноша Яков Гордон был убит на фронте гражданской войны в 1921 году. Помню боль — ослепительную, пронзительную, сшибающую с ног. Мы сидели на арбатском бульваре и рыдали. Были безумные надежды — он вернется. Были «Стихи об уехавшем»:
«И казак, подняв твою папаху
С бедной кровью, набекрень надел».
«Я не покончу с собой, что за мелодрама: поэтесса повесилась. Но я умру, зачахну естественно, без сопротивленья». Нет, не зачахла. Случилось другое. Медлю подойти к теме: «Сергей Бобров». Лучше — об ее творчестве. Оно было в ней органично, естественно и неизбежно, как дыханье. Оно встречало немало признаний.
Помню вечер ее выступления в Доме Герцена. «Если бы я сегодня говорил, это была бы сплошная патетика», — начал свое высказывание Левонтин