«Сквозь темный марш ольховых концертантов» — пробьется ль, наконец, живая правда наблюдения? Выпрямится ли путаная словесность? Кажется, что у автора нет представления о большом и сильном.
«Море — огромное окно». Довольно скромно для моря — быть в размер окна. Или еще:
«Море? Оно тихое, омывает ладонь.
Бухта — в горсть».
Дождь идет. Его красоты, хотя и упоминается «неистовство жизни», — серьги, колечки, бусинки.
О поле говорится:
«Балалаечка вечерних трав».
В те времена принято было уделять преувеличенное внимание себе. В. А. не избегла этого.
«Проходишь, как луч озабоченная».
«Уходишь и плачешь, босая жар-птица».
Помимо самолюбования, тут увлечение капризом, своеволием. Кокетливо звучит:
«Гори — не гори. Не гори!»
Вдумываясь в ее творческий процесс, видишь, что стих вызван, пожалуй, в основном изысканием детали, а не внутренним напором чувства. Главное — отдельные впечатления.
«С мостиком озерным бережно и нежно
Целуются безвестные копыта».
К этим заключительным строчкам поэтически-крепко прилажено все предыдущее описание с его «коллекцией раритетов» вроде:
«Нестерпимые серебристости заречных купающихся в утре голосов».
Деталь для художника может быть всем. Но деталь, определяющая суть или ведущая к сути. Здесь же деталь подчас повисает в воздухе, не создавая целого.
В последнем сборнике военного времени, за год до смерти В. А. отрешилась от словесной манерности. Темы ее шире — гражданское рвение, действительность дня — находят в ней сострадательный отклик. Человечески «Вахта» — шаг вперед, но художественно она некрепка. Уклон в грубоватую уличную разговорность не вызрел в хлесткую меткость народной речи.
Что ж получается? Порицаю поэтессу, память о которой хочу удержать для других? Нет. Упомянутые недостатки — только препятствия к тому лучшему, основному, что заставляет хранить ее имя. Препятствия эти можно одолеть. Пускай из уцелевших стихов можно сделать тоненькую книжку — вещей в 25–30, в ней для чуткого слуха зазвучит музыка редкой прелести.
«Никогда не тонула
Моя лирная скрипка», —
говорит В. А. о себе. Как назову этот голос, этот инструмент, который всегда слышала в ее стихах? Если не «лирная скрипка», то какое-то соединение арфы и флейты. Русская поэзия, да и всякая, всегда изобиловала «теплыми» стихами. Стихи Мониной тоже «теплые», но тепло это на другое не похоже. Любовь к жизни, людям, травам, облакам, но такая необщая. Есть в ней нежная озабоченность обуютить вещь, одарить ее «жемчужной дужкой». Уменье подобрать к явлениям полуволшебный «шкатульный ключик повестей», стремление сделать подарок, угадав чье-то сокровенное желание. Ее художническая особенность — меткая небрежность, когда слово изронено, как полусонное угадывание, вскользь, но в цель.