Орава топоров —
И ветки падали щепой
На травяной покров.
Но рать австрийская стоит,
Густа щетина пик,
И рассердился Винкельрид,
Воинственный мужик:
«Меня в деревне ждет жена
И малый сын зовет,
Да не забудет их страна! —
А я пойду вперед.
Дворяне с копьями тверды,
Но, вопреки копью,
Я вражьи сокрушу ряды
И путь своим пробью!..»
И Винкельрид, рванувшись в бой,
Ударив, как таран,
Обламывал самим собой
Оружие дворян.
Пять дротиков пронзили шлем,
И шесть — в его боку,
Но вражий он прорвал заслон
И умер на бегу.
И гордый Лев поник, узрев,
Как грозен патриот:
Он, рабство кровью одолев,
Освободил народ…
Туда, в проломленную брешь,
Ворвался весь отряд:
«Мечом, ножом — руби и режь,
Круши дворян подряд!..»
И Лев издал уже не рык,
А вой, страшась врага,
И разъяренный Горный Бык
[105]Вонзил в него рога.
Потерян стяг, потерян щит
Под Земпахом — и вот
Пол монастырский весь трещит
От беглецов-господ.
Был Леопольд из смельчаков,
Хранивших гордый вид,
Но он пошел на мужиков,
И ими был убит.
…Спросила телка у быка:
«Я ль не права, что зла?
Чужая знать издалека
Доить меня пришла».
Один удар рогов в живот,
Один удар копыт —
Кишки распороты, и вот
В могиле рыцарь спит!..
…Австрийский дворянин от нас
Бежал, оставив бой,
Но прибыл он в недобрый час
К стихии голубой.
Он и слуга его, солдат,
За то, чтоб сесть в челнок,
Ван Роту
[106], рыбаку, сулят
И рай и кошелек.
Тот, чуя выгоду свою,
Поплыл на этот зов,
Причалил к берегу ладью
И принял беглецов.
А дворянин, пока Ван Рот
Прибой одолевал,
Кивнул солдату, чтобы тот
Бил в спину, наповал.
Нож выхвачен, но смерти день
Для парня был далек:
Он, на воде увидев тень,
Перевернул челнок.
Веслом их оглушил, пока
Они пытались всплыть:
«Ну, пейте вволю! Рыбака
Вовек вам не убить!
Двух рыб поймал сегодня я,
Добыча хороша:
Немало стоит чешуя,
А мясо — ни гроша!..»
…Меж тем гонец пришел, дрожа,
В австрийский край, домой:
«Ах, злые вести, госпожа!
Убит хозяин мой.
Была под Земпахом война,
И пал он на войне…»
«О, боже! — вскрикнула она. —
Дай силы выжить мне!..»
Воспел раздор долин и гор
Швейцарский бард один —
Альберт Башмачник
[107] звался он,
Люцернский гражданин.
И он, сдается, весел был,
Когда восславить мог
Кровавый берег, где явил
Нам свет и милость бог.