В религиозном плане в студенческие годы я был человеком абсолютно дремучим, не то что Библии — «Мастера и Маргариты» не читал и потому о существовании (пусть легендарном) подобных врачей прежде не догадывался. Ну Гиппократ, ну Ибн-Сина, Парацельс, ведь это просто хорошие врачи, куда им до меня-фантастического.
Прославлюсь, конечно. В каждой столице, поди, памятник из золота поставят при жизни. А жить я, как и мои пациенты, тоже буду долго. Даже дольше, чем они.
Мечты завяли быстро. Как только я столкнулся с больными не выдуманными, а настоящими. Какое там всесилие, тут бы на уровне уже достигнутых рубежей удержаться. Но провинциальная практика каждодневно доказывала: и это не про нас (новейшие медикаменты), и то не про нас (новейшие методы исследования), и остаются анализы крови, мочи и ацетилсалициловая кислота с пенициллином. И спасибо, что с пенициллином, прежде и пенициллина не было.
Но оставлю будни, вернусь к фантазиям. А если бы сбылось? Как — неважно. Хоть дар инопланетян, хоть чудесная мутация, хоть попущение свыше. Именно попущение!
Потому что ничего хорошего не выходило. Чем дальше продвигался я по стезе фантастической врачебной исключительности, тем мрачнее становилась картина.
Да, поначалу пошла слава: живёт-де в поселке Лисья Норушка молодой доктор, и больные у него выздоравливают на диво. Переломы срастаются почти на глазах, грыжи вправляются раз и навсегда безо всякой операции, а обгоревшую на школьной ёлке девочку, которую побоялись переправлять в область — не довезут-де! — он какой-то мазью обмазал, и та на следующий день уже смеялась, бегала и каталась на санках с горы. Со старичком поговорит душевно, даст капелек — и старичок бодрёхонький, вон Лука Лукич в семьдесят восемь позабыл про свой диабет и женится на молодой.
Это льстило. На улице здоровались. В магазинах норовили пропустить без очереди, а продавщицы доставали из-под прилавка колбасу, книги или зубной порошок (я для простоты ввожу реалии восьмидесятых — периода, об утрате которого многие тоскуют доднесь). Мастер, вызванный починить кое-что по сантехнической части, явился сразу, всё сделал отлично и от мзды отказался — еле-еле уговорил его пару бутылок «Посольской» принять.
И хоть говорят, что хорошая слава у порога лежит, больные зачастили. Сначала со всего района, а потом и соседи потянулись.
А неделя-то у меня — тридцать шесть рабочих часов. Ладно, сорок восемь. Шестьдесят. Семьдесят два. Девяносто. Сто двенадцать...
Но всех страждущих исцелить я не мог. Исцеление — действо индивидуальное. Даже Иисус, насколько я тогда уже знал, не говорил никогда «ну-ка, население Капернаума, исцелись-ка дружно, разом на счёт три». Хоть пять минут, а больному уделить нужно. Иногда и сто двадцать пять, если случай запущенный (сбил «КамАЗ», а потом ещё и проехался по бедолаге).