Как-то поздно вечером полевая жандармерия и местные коллаборационисты провели серию рейдов и арестовали всех проживавших в округе евреев. В три часа ночи они начали их расстреливать. Расстрелы закончились вскоре после наступления рассвета. Лежа в кровати, я догадывался, что происходит, но боялся поверить своим подозрениям. Почему кого-то расстреливали только за то, что он еврей? Кому и чем он мог помешать? Как такое могло быть правдой? Нет оправдания той фантастической жестокости, с которой мы относились к этому народу, но средний немецкий солдат прозревал очень медленно, осознавая то, что творилось у него за спиной.
Во время той массовой акции было казнено три тысячи евреев, в том числе женщины и дети. Еще через неделю та же участь постигла еще четыре тысячи человек. Поскольку первая операция прошла без сучка и задоринки, в полевой жандармерии решили, что они могут действовать открыто, и вторая массовая бойня произошла при свете дня. Мне довелось видеть несчастных жертв той казни еще до того, как их расстреляли, и у меня до сих пор болит сердце от воспоминаний об их слезах и униженных мольбах о милосердии. Настоящий солдат никогда не примет участие в подобной бойне, которая достойна лишь мясника.
Когда я рассказал обо всем этом своим товарищам, мне не верили, и я сам поневоле засомневался, не были ли все те события плодом моего воображения или ни на чем не основанных слухов.
Но мои сомнения очень скоро развеялись, после того как я собственными глазами увидел одну из таких казней.
Я снова был ранен, и меня отправили в полевой госпиталь в городе Ровно, примерно в пятидесяти километрах от Дубно. На период выздоровления мне разрешили совершать прогулки по городу. Повсюду ходили слухи, что вот-вот должна была состояться еще одна массовая казнь местных евреев. К тому времени я уже успел привыкнуть ко всяким ужасам и решил, что следует покончить с остатками сомнений, которые продолжали меня донимать, и посмотреть на все собственными глазами.
Тщательные меры предосторожности говорили о том, что эти бесчеловечные акции стараются держать в секрете. Местных жителей предупредили, чтобы они не появлялись на улицах города под угрозой того, что слишком любопытные могут поплатиться за это своей жизнью. А всех немецких солдат, тех, что не относились к полевой жандармерии или не входили в состав специальных команд, заперли в казармах. Конечно, было невозможно полностью сохранить в тайне факт расстрела тысяч человек, но, как я полагаю, та озабоченность мерами предосторожности была вызвана в первую очередь чувством некоторого стыда.