Но моим мечтам снова не суждено было осуществиться. Позади солдат, проверявших вагоны, шел сержант, должно быть, командир подразделения, контролировавшего движение через границу. Мое сердце застучало все глуше и глуше. Делал ли кто-нибудь до меня попытку спрятаться под вагоном между колесами и намерен ли сержант лично продолжить поиски? Когда он подозвал своих подчиненных, мне показалось, что русский назвал мою фамилию. Возможно, было получено распоряжение, что больше не один поезд не переедет границу, пока меня не отыщут? В моей голове проносились фантастические версии, одна глупее другой.
Сержант вел собаку, и это означало мою погибель. Я вдруг почувствовал, как какое-то существо рыщет туда-сюда по всему вагону. Вот оно почуяло какой-то запах под собой, взяло след и залаяло. Собака рванула назад к хозяину и стала бегать вокруг него, громко подвывая. Сержант обошел вагон сбоку; собака бежала рядом, заходясь в яростном лае. Она на своем языке словно давала понять хозяину: «Смотри! Здесь, под вагоном, чужак!»
— Эй, кто там? Выходи! — взревел сержант на русском языке с просторечным выговором, который я к тому времени уже хорошо понимал.
Бледный и растерянный, я выполз из своего убежища и посмотрел на собаку с такой ненавистью, что, если бы чувство можно было превратить в отраву, животное издохло бы на месте.
Меня отвели в караульное помещение и спросили, откуда я взялся. Мое отсутствие на месте, конечно, уже не осталось незамеченным, и, солгав, я ровным счетом ничего не смог бы добиться. Поэтому я признался: «Смоленск».
Меня отправили вымыть лицо и руки, которые были черными, как у негра. Потом меня отвели в камеру. Меня покормили, никто не бил меня, не издевался и даже особо не ругал. Лишь один солдат обозвал меня «хитрым чертом», что я воспринял, скорее, как комплимент. Было похоже, что моя поимка привела весь караул в хорошее настроение.
Но отношение конвоира, который прибыл из Смоленска, чтобы забрать меня и отвезти обратно, было совсем другим. Причина была понятна: ведь я подвел его коллег. Когда мы возвращались в лагерь на поезде, он по любому поводу награждал меня ударом приклада. То же самое продолжалось примерно каждые сто метров, когда он сопровождал меня пешком примерно пять километров от станции до территории лагеря. А там меня уже ждали комендант и его люди. В караульном помещении, куда меня доставил конвоир, меня избивали до тех пор, пока все мое тело не покрылось кровоподтеками, а одежда не превратилась в лохмотья. Затем пинками меня отправили в камеру, где я пролежал три дня, каждую минуту ожидая продолжения издевательств. Но приговор, который огласил мне угрюмый ефрейтор, оказался неожиданно мягким: трое суток ареста. При этом мне только один раз в эти три дня полагалась миска супа, в оставшееся время мой дневной рацион состоял из полуфунта черствого хлеба и кружки воды. Должно быть, жизнь стала постепенно налаживаться, мрачно пошутил я про себя. Ведь в военные дни так обычно и кормили в лагерях для военнопленных.