Он прошлепал в дальнюю комнату, где стояла кровать, и, порывшись среди старых газет, откопал книгу в тускло-красном клеенчатом переплете. Он снова сел рядом с нами, поправил очки и прислонился спиной к спинке стула.
— А теперь, — возгласил он, делая вид, что раскрывает книгу наобум, — теперь почитаем Евангелие от Отца Нашего Маркса. Уж простите старику богохульства! На сегодня, что за день сегодня, черт побери? Четверг… Так я и думал! Число не имеет значения… Страница 256… Ну, и что же тут написано?
В чем же тогда состоит отчуждение труда? Во-первых, в том, что труд является внешним по отношению к работник, т. е. не принадлежит его жизни: своим трудом он не утверждает, а отрицает самого себя; чувствует себя не довольным, а несчастным; не развивает свои физические и умственные способности, а, напротив, разрушает свое тело и губит свой ум…
— Нет ничего лучше, чем несколько строчек из Маркса перед едой! — улыбнулся Хэнлон. — Подстегивает интеллект и улучшает пищеварение! Вы ели, ребята?
— Ели, — ответил Аркадий.
— Ну, тогда еще раз поедите вместе со мной.
— Нет, Джим, правда. Мы не можем.
— Еще как можете.
— Мы опоздаем.
— Опоздаете? А что такое «поздно» и что такое «рано»? Важный философский вопрос!
— Мы опоздаем на встречу с девушкой по имени Мэриан.
— Вот это уже не философский вопрос! — сказал он. А кто, черт возьми, эта Мэриан?
— Моя давняя приятельница, — ответил Аркадий. — Работает в Земельном совете. Она поехала за женщинами кайтиш. Мы договорились встретиться в Миддл-Боре.
— Мэриан! Девица Мэриан! — Хэнлон зачмокал губами.
Спускается в Миддл-Бор со свитой прекрасных дам. Знаешь что — они могут и подождать. Ступай-ка, неси мясо, парнишка!
— Только если быстро, Джим, — смягчился Аркадий. — У нас есть час, но не больше.
— Дай мне… дай мне… лишь час… лишь час… с тобою…
У Хэнлона сохранились остатки приличного баритона. Он взглянул на меня.
— Да не смотри на меня так! — огрызнулся Хэнлон. — Я в на стоящих хорах пел.
Аркадий пошел вынимать мясо из машины.
— Значит, ты писатель, да? — спросил меня Хэнлон.
— В некотором роде.
— Ты хоть один день в своей жизни честно вкалывал, а? — Его голубые глаза слезились. Глазные яблоки были опутаны сплошной красной сеткой.
— Стараюсь, — ответил я.
Он выбросил вперед свою сухую руку. Она казалась багровой и восковой одновременно. Мизинец отсутствовал. Он поднес эту руку к моему лицу, будто клешню.
— Знаешь, что это такое? — спросил он.
— Рука.
— Рука труженика!
— Мне приходилось работать в поле, — сказал я. — И рубить лес.
— Лес? Где же это?
— В Шотландии.