Из Петергофа императрица возвратилась заметно ожившая и помолодевшая. Бирону доносили о каждом её шаге, слове и вздохе, и он сдержанно, но недовольно сказал ей:
— Душа моя, ты подвергла себя страшному испытанию, выйдя один на один с клыкастой смертью. Я благодарю судьбу, что она оберегла тебя от погибели. Но обер-егермейстеру надо бы вынести порицание, чтобы впредь не обязывал ваше величество заниматься не женскими делами!
— Чем мне заниматься и с кем, это моё дело, — неожиданно дерзко отозвалась императрица.
— Ты возвращалась вместе с ним в твоей карете? — Бирон опустил глаза, изображая обиду.
— Представь себе, душа моя. Нам вдвоём было довольно весело, но я не хочу перед тобой в чем-нибудь оправдываться… Ведь я сама не требую от тебя никаких оправданий, хотя следовало бы тебе больше помнить о государыне.
— Хорошо, душа моя, я учту твои замечания и впредь буду ездить с тобой на любую охоту, но без Волынского.
— Ах, боже мой, ты, оказывается, ревнуешь меня! — Анна Иоановна неестественно засмеялась. — Не надо этого делать, душа моя, двор привык считать тебя только обер-камергером…
Следующая охота была на оленя. Императрица пригласила Бирона, но был с ней и Волынский. Откровенные ухаживания Артемия Петровича и злые взгляды, которыми Бирон вознаграждал своего соперника, веселили императрицу. Охота была больше похожа на расстрел. Оленя егеря выгнали на поляну, и Анна Иоановна двумя выстрелами убила его. Снова звучали торжествующие крики «виват!» и счастливая улыбка осветила рябое вспотевшее лицо императрицы. Бирон, видя её такой, морщился и вздыхал, по вслух сказал:
— Поражаюсь, сколь быстро обер-егермейстер научил тебя, душа моя, столь меткой стрельбе. Он достоин за это самой высокой награды.
— Я вознагражу его, — пообещала Анна Иоановна. — А тебе подарю царственные рога убитого оленя…
Бирон холодно засмеялся и умолк. Волынский, стоявший рядом и слышавший весь разговор, с радостью и опаской подумал: «Игра обретает жёсткий характер, по игра стоит этого… Надо погасить любовь императрицы к Бирону, тогда распадётся и вся бироновщина!»
Личность Волынского в глазах императрицы возросла настолько, что она перестала совершенно считаться с князем Куракиным, негласно перепоручив его шталмейстерские заботы Артемию Петровичу. Напрасно Бирон напоминал ей, что князь Куракин вовсе отошёл от дел, только тем и занимаясь, что устраивает музыку при треске ракет, бураков и лусткукелей да готовит изысканные блюда.
— Вот и пусть занимается суетой сует, — отвечала Анна Иоановна, — он нашёл своё истинное занятие, к тому же не мешает мне своими глупыми советами. Терпеть не могу балаболок, а он болтлив не меньше языкастой мамаши. К тому же сплетник, каких свет доселе не видывал. Уволь меня от него, душа моя. Хоть ты и возвёл Куракина в знатока лошадей, но он способен лишь седлать коней да крутить им хвосты, а меня интересует конное дело с другой стороны…