— Проходите, ваше степенство, давно мечтаю с вами познакомиться.
— Премного обязаны вам за оказанную честь, господин губернатор.
Разделся купец, сел за стол. Волынский уселся напротив, а за спиной купца сразу встали два гайдука о палками, окованными железом. Только купец руку к ложке протянул, как один из гайдуков хрясть палкой по руке. Купец взвыл, а второй гайдук по другой руке саданул. Волынский захохотал и удивлённо воскликнул:
— За что вы его бьёте, ребята, или провинился в чём?!
— За язык его длинный и пакостный, господин генерал-адъютант!
— Ну так и бейте по языку, — посоветовал Волыни
Гайдуки бросили палки, выволокли купца Снегирёва из-за стола и занялись мордобоем. Купчина орал благим матом, но губернатор только входил в раж.
— Ну, хватит драться, давайте забавляться, — остановил Волынский гайдуков. — Тащите его во двор, там мясом накормим.
Самый изощрённый иезуит мог бы позавидовать фантазии губернатора. После ассамблеи он ночь не спая — придумывал наказание купцу за нанесённую обиду. Вспомнил Артемий Петрович, что в подвале, по недосмотру Кубанца, свиная туша протухла. Виновных колопов Артемий Петрович приказал высечь, мажордому залепил оплеуху, а протухшую свиную тушу велел изрубить и бросить собакам. Вскинулся ночью губернатор, разбудил Кубанца. Спросил, отдали гнилое мясо собакам или ещё висит на крюке? Мажордом начал виниться — не успел, мол, распорядиться. Волынский обрадовался: вот и хорошо, что не успел, оно для другого дела пригодится.
Купца вывели во двор, обвешали гнилыми кусками свинины, выпустили из клетей борзых и — «ату его, охальника!». Налетела голодная свора на добычу: не только мясо сорвали с купца, но и самого порядком погрызли. Но и на этом не кончилась «забава». Истерзанному купцу гайдуки натёрли лицо солью, посадили в снег на мороз, а потом, околевшего, подбросили к купеческому подворью…
На другой день Волынский и Матюшкин в крытых войлоком и шкурами санях летели вдоль матушки Волги по астраханской дороге. Путь до Санкт-Петербурга долгий — на каждой станции меняли лошадей. Из саней вылазили только по нужде и мчались дальше. Под облучком у ямщика позвякивали бутыли с водкой. Пили без просыпу, до одурения. Проснувшись, порой не узнавали друг друга, трудно соображали, куда и зачем едут. Так целый месяц — через сёла и города, через Москву и Тверь. Ямщики менялись, но всякий помнил одно: господа должны к Рождеству Христову быть у императора, и гнали лошадей до упаду.
В Санкт-Петербург приехали опухшие до неузнаваемости: глаза, как щёлки, щёки бурые, словно у рязанских баб-свинарок, язык не ворочается. Прежде чем ехать на царский двор, остановились в пригородной корчме у старого финна. Два дня приводили себя в порядок: сходили в баню, выбили из себя пьяную одурь, переоделись в парадные генеральские мундиры, а потом уж в гостиницу и — на царский двор, к государю Петру Великому. Праздник Рождества Христова уже качался: над Невой трещали фейерверки, в залах дворца к в донах петровских вельмож устраивались ассамблеи и балы с масками. В доме Петра гостей не счесть — не только придворные вельможи с дамами, но и посланники всех европейских государств и некоторых стран Азии.