— Думай, Матюшкин, своей головой, не слушай моих министров. Нынче, коли войск тебе прибавить, шах, может, и напугается. А как напугается, так н потребует помощи не только против афганцев, но и против турок, тогда хуже будет. Надо по-иному с Тахмасибом. Хорошо бы грузин подговорить, которые при Тахмасибе, чтобы украли шаха и вывезли в укромное место. И Дауд-бека неплохо бы в горах поймать, спрятать подальше за его противные поступки. Давно желаю этого.
К зиме командир Каспийской флотилии возвратился в Астрахань. Боевой флот стоял на берегах, закованный льдами. Город жил без губернатора: Волынский, по слухам, скрывался где-то в Москве, у Нарышкиных. Государь не простил ему подлого самовольства и надругательства над князем Мещерским. Обязанности Артемия Петровича пока что исполнял вице-губернатор. По приезде Матюшкин не стал вникать в обывательские дела, а все заботы о войсках взвалил на свои плечи.
Ещё в Санкт-Петербурге и по дороге в Астрахань не раз вспоминал он о почтовых станциях. «Сумел ли Нефёд собрать калмыков да туркмен на Куму? Поставлены ли юрты по берегу моря? Если ещё их гам нет, то вряд ли одним махом по мёрзлому снегу в мороз да стужу пробьёшься до Святого Креста. Но ждать весны — упаси Бог! Весной уже надо быть у императора, с реляцией…» Матюшкин распорядился отыскать поручика Кудрявцева и привести на корабль. С неделю командир Каспийской флотилии ждал его появления, наконец, поднялся тот, с задубевшим лицом от долгого пребывания на ветру и морозах.
— Только что из степи прибывши, не извольте гневаться, господин генерал-лейтенант, — доложил он, войдя в каюту Матюшкина. — Калмыки бунтуют, ну, прямо взбесились. Как узнали, что губернатор Волынский самолично выдал грамоту Церен-Дондуку, присмирели было, да и Дарма-Бала сомкнула рот н язык прикусила. А потом пошла круговерть. Не знаю, какой уж подлый язык донёс до их улусов об отставке Волынского. Как узнали — сразу взбесились: Церен-Дондук, мол, незаконно взял власть. Ханский трон завещан Дондуку-Омбе! Потасовки идут по всей калмыцкой стели. Поделились калмыки на два лагеря. За внучонка Аюки-хана стоит большинство. Дарма-Бала — дьявол, а не женщина, сама на коне по улусам шныряет, переманивает калмыков на свою сторону. А Церен-Дондука крепко поддерживают туркмены во главе с Берек-ханом. Друзья они с самого Азова — водой не разольёшь.
— Ну, а что же ты, поручик… Какую сторону поддерживаешь ты? — Матюшкин застегнул мундир на все пуговицы, словно собираясь тотчас выехать в калмыцкую степь.
— Само собой, поддерживаю Церена, — Нефёд Кудрявцев пожал плечами. — Хоть и не в чести нынче у государя Волынский, но всё равно — грамота, выданная Церен-Дондуку, государственной печатью заверена…