«Я не слышал разрыва, я не видел той вспышки. Точно в пропасть обрыва…»
…Открыв глаза, я увидел на высоте полутора метров потолок — соломенный настил на тонких жердях. Справа на меня падал слабый свет. С трудом повернул голову, увидел маленькое оконце. Почуяв запах воздуха, я понял, что нахожусь в овчарне. Было удивительно тихо. Я никак не мог вспомнить, как и когда я сюда попал. Сделал попытку привстать, но руки и ноги не слушались меня, голову тоже не смог приподнять. Начал напрягать память. Вспомнил: стон и приказ раненого командира роты Михальченко, санитары перевязывали, положили на носилки… Крик комбата: «Вперед! Только вперед!». Сильный минометный обстрел… Упал… Перед глазами какое-то строение… значит, я ранен. — мелькнула мысль. Но где я нахожусь? И с ужасом подумал: в плену.
Меня страшно мучила жажда. То ли я вслух просил пить или это совпадение, но вдруг мои губы почувствовали прикосновение чего-то влажного. Открыл глаза и увидел бутылку с молоком в маленькой детской руке. Молоко разливалось по щекам и подбородку. Я стал глотать, пока не утолил жажду. Я рассмотрел девочку лет десяти, склонившуюся надо мной. Она что-то говорила мне, но я не слышал ее слов. Только теперь я понял, что оглушен и контужен. Она, видимо, догадалась, что ее не слышу, показала рукой, что скоро вернется, и ушла.
Через некоторое время сильные мужские руки подняли мою голову, потрогали грудь, руки. Испугавшись неожиданного прикосновения, я с испугом открыл глаза и увидел склонившегося надо мной улыбающегося, еще крепкого старика с длинными седыми усами, в белой украинской сорочке с вышитым воротником. Он тщательно меня осмотрел: перевернул с боку на бок, снял с меня сапоги, согнул в коленях сначала одну, потом другую ноги. Обул сапоги, сунул мне под мышку холодный термометр. Через несколько минут вытащил его, посмотрел, и поднятым передо мной большим пальцем правой руки дал мне понять, что температура у меня нормальная. Похлопав меня по плечу; жестом показал, что уходит. Через некоторое время вернулся. Начал давать мне с ложки густую сладковато-горькую массу, Я с трудом проглотил несколько ложек. Потом он взял мою правую руку и приложил ее к чему-то холодному, лежащему рядом со мной. Я не сразу догадался, что это мой карабин. И только когда нащупал затвор и прицел, потом приклад, я обрадовался, сообразил: раз мое оружие при мне, то я не в плену, а меня прячут здесь от врагов добрые заботливые люди.
— Спасибо. — Прошептал я своему доброму врачевателю. Он вскоре ушел, жестом попрощавшись со мной. А я быстро заснул. Проспал всю ночь. Проснулся от солнечного луча, падающего из оконца на мое лицо. Догадался, что уже утро. Правая рука, вяло подчинившись, дотронулась до лежащего рядом карабина. Левая рука сильно болела от плеча и до кисти и не поднималась. Сильная боль чувствовалась в груди, пояснице, в коленях. Гладя правой рукой карабин, вдруг прикоснулся к чему-то, завернутому в тряпку. Под ней оказалась глиняная миска, а в ней какие-то влажные, еще теплые комочки. Это были вкусные украинские галушки, сдобренные сметаной. Как кстати!