* * *
За окном над кладбищенскими дубами — величественная синяя ночь. В городе в этот час тихо, так тихо, что до меня доносятся вздохи и шепот теней под дубами, да изредка прорежет тишину недвусмысленный смех. И такое у меня чувство, словно нет сейчас в целом мире человека более одинокого, чем я. Я, лиценциат медицины Тюко Габриель Глас, помогающий время от времени другим, но никогда не умеющий помочь самому себе и в свои тридцать три года не познавший женщины.
14 июня.
Что за профессия! Как случилось, что из всех способов заработать на жизнь я выбрал наименее для себя подходящий? Врач — это всегда одно из двух: либо друг человечества, либо честолюбец. Когда-то, правда, я почитал себя и тем и другим.
Опять было тут нынче жалкое, слабое создание, плакавшее и молившее о помощи. Я знаю эту женщину уже много лет, замужем за мелким чиновником, тысячи четыре в год, не больше, и трое детей. Дети появились на свет один за другим в первые же три года. После того судьба щадила ее лет пять или шесть, она чуточку оправилась, стало возвращаться здоровье, силы, молодость, да и дом стал понемногу устраиваться, налаживаться после постигшего их невезения. Конечно, только-только концы с концами, но жить все же можно. И вот, как снег на голову, новое несчастье. Слезы душили ее.
Я, разумеется, ответил ей затверженной формулой, как поступаю всегда в подобных случаях: мой врачебный долг, мое уважение к человеческой жизни, даже в зародыше.
Я был серьезен и непреклонен. В конце концов ей ничего не оставалось как уйти, и она ушла, пристыженная, растерянная, беспомощная.
Я сделал себе соответствующую пометку; это восемнадцатый случай в моей практике, а я ведь не гинеколог.
Первый я запомнил на всю жизнь. Тогда была молоденькая барышня, лет двадцати; высокая, темноволосая, немного вульгарная юная красавица. Лишь только взглянув на нее, я понял, что она из той породы женщин, которая, должно быть, буквально заполонила нашу землю во времена Лютера, судя, во всяком случае, по такому его заключению: женщине столь же невозможно обойтись без мужчины, как укусить самое себя за нос. Здоровая бюргерская кровь. Отец ее был человек состоятельный, торговец; я пользовал все семейство, оттого она и обратилась ко мне. Она была взволнована, вне себя, но нельзя сказать, чтобы очень робела.
«Спасите меня, — молила она, — спасите меня». Я возразил, что, дескать, мой врачебный долг etc, но ей это, видно, ничего не говорило. Я объяснил ей, что закон в подобных случаях шутить не любит. «Закон?» Она смотрела на меня с недоумением. Я посоветовал ей открыться матери: мама поговорит с папой, и дело кончится свадьбой. «О, что вы, у моего жениха ни гроша за душой, и папа ни за что не позволит». Они не были помолвлены, она сказала «жених» по той лишь причине, что не сумела подыскать подходящего случаю слова, «любовник» — слово из романов и не прилично в разговоре. «Спасите меня, неужто вы так бессердечны? Я не знаю, что я над собой сделаю, я утоплюсь!»