— Посмотреть, что за подвиг, конечно. Но я не думаю, что всё так по-книжному, Лёша. Впрочем, информации пока мало — есть надежда, если уж они идут на подвиг, то, может, попытаются нас в него не тащить. Как-то нас покинуть. Договориться. Без того, чтобы нас убить. Они неплохие люди. Учитывая обстоятельства, конечно.
— В общем, я пошёл в машину, — сказал Лёша Лёшевич. — Делаю как вы, пока вы что-то делаете. Как только вы ничего не сможете делать — буду делать как я.
— Без оголтения только, сынок.
— Если что — спишется на состояние боевого аффекта. Но я услышал, понял, папа. Без оголтения. На связи.
— На связи.
Клубин постоял ещё, пока ворота открылись совершенно. Откровенно говоря, он думал, что проявится Эйч-Мент, но шеф молчал. И вот тут, уже повернувшись, чтобы идти за руль, Клубин посмотрел на синее небо над головой — тут его и накрыло, как тогда на Луне. Сладкий спазм ануса.
Переждав (прожив) сей психологический катарсис, он сел за руль, откупорил свежую бутылку воды и обернулся к сталкерам. Он мог проверить, шептались они или нет, пока его не было в машине, и, если шептались, он мог совершенно точно узнать о чём, но он не стал ничего проверять. Глотнул воды и сказал:
— Можем ехать. Мне сейчас надо что-нибудь узнать, Владимир и Костя? Или дождётесь, когда совсем уже будет для меня поздно?
Комбат сказал:
— Поехали, господин инспектор. Уже точно пора.
— О'кей, — сказал Клубин и запустил двигатель. — Командуйте, ходилы.
— Я только сейчас сообразил, — произнёс вдруг Тополь. — Так вы, товарищ Сталкиллер, значит, лицо Джульетты видали? Не к добру ведь.
Абсолютно фирменный и неизменный стиль Эйч-Мента Девермейера — обострение. Если он оказывался перед выбором — поговорить ещё, поискать компромисс или ударить в нос и идти дальше — он бил и шёл дальше. Всегда игра на обострение. Дипломатию Эйч-Мент оставлял, словно игрушку, для остальных своих подчинённых, для дел, важных чуть более, чем стирка носков. И сейчас он столкнул Клубина с Тополем и Комбатом отлично, и остаётся лишь удивиться, насколько сегодня он был терпелив. Сталкиллер, конечно, палку перегнул до предсмертного треска, но ведь не сломалась же она до сих пор! «Да нет, — говорил себе Клубин, — резоны Комиссара понятны, но… Но почему, епэбэвээр, у Эйч-Мента всегда обострения ведут к выигрышу?!»
Машина тронулась. Да, а Тополю Клубин ничего не ответил.
Сразу за створом Клубин притормозил, осмотрелся. Бетонный фартук стены плавно переходил в подстилку, усаженную здоровенными стальными крючьями, потом был ров, через ров был перекинут одноколейный мостик, и бетонка от ворот шла через этот мостик и через нейтралку, начинающуюся в сотне метров за рвом, прямо в снежную даль Зоны. А по дальнему отвалу рва можно было спокойно ехать хоть направо, хоть налево, отвал был утрамбован и настлан опять же бетоном. Направо — к Ильинцам и дальше — к Новой Десятке, налево… налево к Полесью. Ни одного пункта между Лубянкой и Полесьем Клубин не помнил.