Сиреневый ветер Парижа

Нет лучше отдыха, чем бессознательное состояние.

Морис Леблан. Графиня Калиостро, IV

Что это, что это, что это? Скажи, скажи, скажи. Голоса, звуки, музыка — все сливается в бессвязный гомон, плывет, волнами невнятицы перекатывается через меня. Да, это тело, которое я едва ощущаю, — мое; внезапно я начинаю задыхаться, сердце частит так, будто хочет вырваться из груди, я хватаю ртом воздух, и дикий, нечеловеческий ужас захлестывает меня. Я умираю… Нет, не умираю: сердце бьется уже не так исступленно, спазм в горле прошел, и я больше не хриплю надсадно, судорожно заглатывая живительный кислород. Перед лицом маячит пестрое месиво: пятно темное, пятно светлое, пятно красное. Глаза… Не знаю как, но я чувствую, что на меня смотрят. Что-то исподволь проясняется в окружающем мире, и красное пятно превращается в футболку с неразборчивой надписью. Я смотрю на эту надпись и понимаю, что не понимаю ничего.

Первый голос в вышине — ярость, страх, раздражение — произносит:

– Ну конечно, она мертва, черт побери!

«Она» — это, вне всяких сомнений, я, хотя в это мгновение я уже знаю (почти наверняка), что говорящий ошибается насчет моего состояния. В сущности, я на него не в обиде. Я слышу, следовательно, существую, и никто на свете не убедит меня в обратном. Музыка врывается в мои уши. Я перевожу взгляд и замечаю, что красная футболка несет на плече длинный, как удав, магнитофон. Он ревет, изрыгая судорожный речитатив под музыку — рэп. Никогда не любила рэп, но, согласитесь, это все-таки лучше, чем похоронный марш Шопена. Значит, я и впрямь жива, но есть вопрос, который в данный момент больше всего интересует меня: насколько?

– Надо же было так подставиться! — насмешливо рокочет второй голос. — Спереть тачку со свеженьким трупом! Ничего умнее вы не могли придумать, а?

Я открываю рот и хриплю, энергично протестуя против того, чтобы меня записывали в покойники.

– Дидье! Да она живая! — вопит тот, кого я для себя определила как светлое пятно. Теперь оно стало немного четче. Это парень лет восемнадцати, чем-то неуловимо смахивающий на ягненка. У него золотистые волосы и такой же пушок над верхней губой. Честно говоря, приятно увидеть такое лицо, возвращаясь с того света.

– Ты что, сдурел? — огрызается первый на замечание того, кого я окрестила «ягненком».

– Она шевелится! — упорствует он, оборачивается к «футболке» и орет, перекрывая рев музыки: — Эй, Тиаго! Вырубай свою шарманку!

Тиаго бросает ему какие-то слова, которых я не разбираю. Только тут я замечаю, что весь разговор идет по-французски.