Рука моя ухватила пистолет, когда на улице, визжа тормозами, остановилась машина. Вероника Ферреро, вздрогнув, посмотрела на нее и только потом заметила меня. Смесь суеверного ужаса, злобы и удивления отразилась на ее лице. Она вскочила с места и бросилась к выходу. Стекло за моей спиной треснуло и осыпалось красивыми стеклянными ручейками, и только спустя мгновение я сообразила, что стреляют по мне.
Я бросилась бежать туда же, куда и Вероника, и вскоре оказалась в узкой парижской улочке. Поворот, еще один… Сердце выпрыгивало у меня из груди. Я вылетела на перекресток, но та самая машина выскочила мне наперерез. Я вскинула пистолет и ощутила толчок в плечо. Это было последнее, что я помнила.
– Кто же меня нашел? — спросила я.
Следовало бы спросить «нашел Веронику», но это было лишнее уточнение.
– Лукас, — отозвалась Моник. — Смышленый парень. Он решил, что вы скрываетесь вместе с Бергером, и не ошибся. Обошел его знакомых и через одного, у которого Бергер взял напрокат машину, вышел на вас.
Я решила, что этот Лукас, должно быть, знатная сволочь.
– Я хочу в туалет, — заявила я.
Что же, она отцепила меня от кровати, но толку от этого было мало: оказывается, они сковали меня одной парой наручников и уже их второй парой прицепили к спинке. Ноги мне так и не развязали, и, кроме того, даже в туалете Моник не оставила меня одну. Пистолет, который она постоянно держала нацеленным на меня, мне тоже не нравился, поэтому я решила пока не предпринимать никаких действий. Меня отвели обратно к кровати, и где-то через час я попросила есть. Еду принес тот самый Лукас, из-за сообразительности которого я оказалась здесь, — прыщавый юнец безобидного вида, которому лучше было бы заняться учебой. По кусочку вида из окна, который мне удалось заметить, я определила, что моя камера находится на втором этаже отдельного дома, а так как прыщавый при мне упомянул о машине, на которой надо добраться до города, я решила, что меня вывезли из Парижа. Пару раз заглядывал ненавистный Филипп и, убедившись, что я веду себя тихо, исчезал.
– Посмотрим телевизор? — предложила я Моник.
Телевизор оказался в соседней комнате. Меня приковали к подлокотнику кресла, видавшего виды, а Моник с пистолетом села сзади. О человеке, которого я прикончила, в новостях ничего не говорилось, и я решила, что его смерть замалчивают не просто так. Что меня приводило в отчаяние, так это то, что я, перечитавшая горы детективов, в которых герои с успехом выходили из самых запутанных и безнадежных ситуаций, так и не смогла придумать способ, как бы мне обвести вокруг пальца эту дрянь с обгрызенными ногтями. Она была начеку, и бдительность ее не ослабевала ни на секунду, а по тому, с какой почтительностью, даже заботой она поглядывала на меня, мне приходил на ум мультяшный персонаж, у которого в глазах сверкали доллары. Она оберегала меня, как оберегают два миллиона, коварные и злопамятные, которые могут взбрыкнуть и учудить что-нибудь эдакое, после чего ей уже не видать их. Остальное ее не интересовало — а я понимала, что, когда затронута самая чувствительная человеческая струна — алчность, бессмысленно говорить о человечности и взывать к великодушию.