Отпевали на пророка Илью. «Честна пред Господом смерть преподобных Его» — под эти слова прокимна взошла Анастасия под церковные своды, где провожали в последний путь учителя и друга ее. Схоронив о. Кирилла на козловском кладбище, отправилась домой, в Гомель.
Здесь уже несколько лет жила сестра Ирина. Московская жизнь постепенно стала невыносимой: в 1930 году закрыли Данилов монастырь, через два года взорвали Храм Христа Спасителя и упразднили кремлевский Спас — на — Бору, древнейший из всех московских храмов. Вотчине преподобного Сергия присвоили имя революционера, ни сном ни духом к Посаду не причастного. Сбылся сюжет древней киевской фрески: в столицу проник враг, и ему со всех сторон несут подношения: мертворожденные души, не изведавшие крестильного чина, уста, не знающие имени Божьего, сердца, пылающие «благородной» ненавистью. Но благородной не бывает, есть бесовская, поэтому Ирина бежит из Москвы.
Теперь она работает поваром в глазной больнице, а на квартире держит епископа Серафима и друга о. Кирилла иеромонаха Киприана. Еп. Серафим был секретарем еп. Павлина Могилевского. Тот его хиротонисал и назначил в Гомель, куда Владыку привез о. Георгий (Попов) [19]. Церковь была не в чести, и священники остались без крова. В 1935 году в Гомеле взорвали польский костел, а у православных отобрали церковь пророка Ильи, причем сопротивлявшегося захвату о. Иоанна убили прямо в храме. А вот Бобковы приютили опальных священников.
О. Киприан постриг в тайное монашество Анастасию и ее мать — первую под именем Анимаисы, вторую Евфросиньи, и повез их в Киев, где тогда еще были открыты ближние пещеры. Они все вместе прикладывались к мощам подвижников и дивились на мироточивую голову, с которой прямо на блюдо капали благоуханные капли…
Единственный брат четырех сестер, Николай Ефимович Бобков, тот самый, что наперекор отцу все‑таки обучился грамоте, тем временем дослужился до республиканского прокурора. И вот недоброжелательно настроенные соседи поставили в известность соответствующие органы, что прокуроровы сестры — монашки укрывают непрописанных попов. На дворе стоял 1937 год — неудивительно, что прокурор отрекается от своей родни, а в домик приезжают с обыском. Протрусили все книги, простучали все иконы — ничего не нашли, кроме архиерея и монаха [20]. Через некоторое время ночной стук повторился. На сей раз в «воронок» пригласили мать Анимаису, уверяя, что это проверка и к утру она будет дома. Домой матушка Анимаиса вернулась через восемь лет.
Забыв обиды, сестры кинулись к брату в Минск. «Если бы не «тройка», я бы что‑нибудь и смог, — ответил прокурор Бобков, — но тут нужно снимать со всех, кто шел по этому списку». Все-таки какими‑то правдами и неправдами ухитрился скостить ей два года. Поначалу мать Анимаису держали в местной тюрьме — барачном городке. Подошла было к забору сестра Евфросинья, позвала в щелку «Настя», — тут же схватили. Слава Богу, выручили дети, пришли все пятеро к начальнику НКВД, плакали «отпустите мамку» — он и сжалился.