— А духовника своего слушаться как старца надо и целиком свою волю ему отдавать?
— Как старца. Только надо искать такого духовника, который будет сообщать не свою, но Божию волю.
— А как его найти?
— Молись, и Господь пошлет. Своего духовника и со спины узнаешь…
— Идти в монастырь можно только если Бога любишь или когда боишься за себя, что грешна?
— Любить надо Господа и бояться оскорбить Его хоть в чем‑то. Каждый грех, который мы допускаем хотя бы и в мыслях наших, — это мы распинаем Господа, гвозди в Пречистое Тело Его вбиваем. Иной человека боится обидеть, стыдно что‑нибудь нехорошее сделать, а Господа не боится, перед Господом не стыдно. А ведь страх Божий — это хорошо. Боишься — значит стараешься исправиться, очиститься, а очистишься, так и любовь в сердце будет…
* * *
Она беспомощна и день ото дня слабеет, между тем разум ее ясен и чист, а сквозь вековое лицо проглядывает удивленный лик ребенка. Мы часто слышим сегодня о брошенных стариках, стакан воды поднести некому — у схимонахини Серафимы иной удел. На стене журнал дежурств, где дни и ночи расписаны на месяц вперед — матушка является средоточием общины, которая спасается через нее и за которую она в свой час будет свидетельствовать. Ее скромненькая хибарка прежде всего центр духовного притяжения и с утра до вечера полна людьми, которые спешат сюда без газетных призывов к милосердию.
Через служенье болящей старице люди выявляют все лучшее в себе. Когда дела переделаны, они тихо садятся подле нее, молятся или молчат. Сидеть с матушкой отрадно, на душе становится легко и радостно. Разве не свершается одним этим такая нужная сегодня работа распространения благодати в нашем больном мире?
Во времена старца Макария в Оптиной пустыни лежал разбитый параличом иеродиакон Мефодий. У него отнялись все члены, кроме губ, которыми он мог произносить только два слова
«Господи помилуй» и одна рука. Несколько десятилетий старец лежал и молился Богу двумя оставшимися у него словами, а рука непрерывно совершала крестные знамения. Казалось бы, бесполезный во всех отношениях человек, тяжкая обуза для всех служащих ему, — почему же оптинская братия так стремилась в келью болящего? «В Оптиной пустыне в продолжение более тридцати лет лежал на полу разбитый параличом монах, владевший только левой рукой, — пишет Л. Толстой одному из своих корреспондентов в 1902 году. — Доктор Говорил, что он должен был сильно страдать, но он не только не жаловался на свое положение, но, постоянно крестясь, глядя на иконы, улыбаясь, выражал свою благодарность Богу и радость за ту искру жизни, которая теплилась в нем. Десятки тысяч посетителей бывали у него, и трудно представить себе все то добро, которое распространилось на мир от этого лишенного всякой возможности деятельности человека. Наверное, этот человек сделал больше добра, чем тысячи и тысячи здоровых людей, воображающих, что они в разных учреждениях служат миру».