Русская Зарубежная Православная Церковь, которая канонизировала убиенную Царскую семью, возвела в ранг святых и отца Никона в Соборе преподобных отцов Оптинских. И разве это не милость Божья, что я благословлена рассказать людям о его духовной дочери, дожившей до наших дней, более того, допущена в ее келью молиться с ней?
Одно это уравновешивает на весах судьбы все, что когда‑то казалось мне неудачным. Теперь‑то я вижу, что все сложилось как нельзя лучше, чрезвычайно удачно. Слава Богу за все! И если и впредь я властна буду выбирать, Господи, скажу, Господи. Распоряжайся моей жизнью, как Тебе угодно. Отними, что захочешь, мне все равно, об одном прошу, не отнимай у меня Оптину пустынь и все связанное с ней! Я согласна отдать Тебе все, что осталось, но услыши просьбу мою. Я хочу пребывать со всеми оптинцами, живыми и усопшими, в молитвенном общении, хочу обретать новых братьев и сестер, хочу учиться у них идти к Тебе, хочу любить и быть любимой, а все мирское отдаю на Твое усмотрение, да будет святая воля Твоя!..
* * *
Ночевать меня положили во второй комнатке на большой деревенской постели под толстым одеялом, одетым в пестрый ситчик. Вера легла в матушкиной келье, Ульяна на печке. Едва донесла голову до подушки, как провалилась в сладкую бездну. Я думала: очень важно, что мне приснится в гостях у матушки — ничего не снилось. Вернее, снилось, я поняла это по первозданной радости возвращения в этот мир. Что‑то несомненно снилось, но это «что‑то» не сложилось в образы и сюжеты, поэтому вспомнить земным сознанием ничего не могу.
Проснулась от оживленных женских голосов. Солнечное утро — в нем очертились новые лица: две веселые улыбающиеся христианки Мария и Тамара. Энергичные, схватились за ведра, тряпки и давай мыть окна, обметать паутину, протирать обои.
Матушка лежала в забытьи. Вообще во второй день ей было хуже, она ни на что не реагировала, не открывала глаз, не разговаривала. Если бы я приехала сегодня, боюсь, мне не удалось бы с ней поговорить.
Меня попросили почитать матушке утренние молитвы, и я с радостью стала молиться. Работа по дому шла своим чередом.
Все переделали, сидим, разговариваем. Возле матушки Серафимы так хорошо и отрадно сидеть, душа отдыхает, как будто что‑то целебное в воздухе разлито. Так легочников отправляют в высокогорные санатории, да вкушают воздух высот… Вдруг видим в окошко: кто‑то зашел во двор, а кто, не разглядели. Через минуту входит женщина небольшого роста, с приветливым русским лицом, кланяется:
— Здравствуйте, люди добрые.
— А вот и Люба!